Другая страна глухих

Картина Мирослава Сла­бош­­пицкого «Племя» получила на Лондонском кинофестивале приз Sutherland за лучший режиссерский де­бют. Награду вручил про­дю­сер Люк Роег, чей фильм «Что-то не так с Кевином» стал лучшим фильмом фес­тиваля в 2011 году. Роег назвал картину Слабош­пиц­кого «оригинальной и мощной», сравнив ее, видимо, со своей собственной работой.

Действие фильма «Племя» происходит в интернате для глухих подростков в ма­леньком украинском городке, где «все плохо»: воспитанники зарабатывают на жизнь пос­тавленной на поток проституцией и с высоты своего «успеха в бизнесе» плевать хотели на учителей. Разговаривают актеры на языке жестов, а зрителю не предос­тавляется даже субтитров. Реальность героев рафинирована до уровня примитивных инстинктов и желаний. Когда же в эту жестокую среду по­падает новый человек, способный на любовь и сочувствие, «племя» воспитанников технично прогибает его под себя. Но через какое-то время ге­рой, не желая ломаться, убивает всех тумбой по голове — «племя»-то глухое, и, когда череп твоего соседа по комнате хрустит под весом тумбоч­ки, где хранятся зубные щет­ки и порножурналы, остальные продолжают сладко и безмятежно посапывать. Бри­танское жюри оценило интерпретацию «вечного» сюжета, мастерски выполненные съемки, режиссуру, неожиданно смелую и откровенную игру непрофессиональных актеров, снявшихся в фильме, а также авторское решение не использовать субтитры и оставить в кино диалоги исключительно на языке жестов.

За день до получения наг­рады Мирослав Слабошпиц­кий ответил на вопросы газеты «Англия».

— Мирослав, создается впе­чат­ление, что события на Ук­раине наконец-то обратили внимание всего мира и на ис­кусство в этой стране. Мир резко за­интересовался укра­ин­скими художниками и го­тов серьезно рассматривать их работы, чего раньше, пря­мо скажем, особенно не наб­людалось. Вы ощущаете на себе этот эф­фект?
— Наверное, есть какой-то особый интерес, но, честно говоря, я не думаю, что это что-то основополагающее. Мои фильмы уже давно показывают в Берлине и Каннах. Но интерес к событиям на Украи­не не вызвал волны интереса к ук­раинскому кино. Иначе укра­инские фильмы шли бы во всех лондонских кинотеатрах. Я просто сделал очень хорошую картину.

— Как вы писали сценарий к фильму, в котором нет слов? Ведь сценарий обычно выглядит так: слева — кто говорит, справа — что говорит.
— У меня в сценарии есть слова, реплики, это болтливый фильм, просто все говорят на языке жестов. Он был завершен в 2011 году, и три года у меня ушло на поиски финан­сирования. Сценарий я писал при поддержке фонда Хубар­та Белса, основателя Роттер­дамского кинофестиваля. Он не имеет никакого отношения к Украине. Они дали мне первые деньги. Сначала Украина фильм не поддерживала. По­том поддержала, и в итоге фильм произведен при поддержке Государственного агентства Украины по вопросам кино. Это был обычный сценарий. В фильме есть сло­ва, обычные диалоги, герои говорят осмысленные вещи.

— То есть, если человек, вла­деющий языком жестов, по­с­мотрит этот фильм — он поймет больше, чем обычный зритель?
— Если посмотрит человек, ко­торый владеет украинским языком жестов, он поймет все. Человек, владеющий французским, к примеру, языком жестов, поймет меньше, пото­му что некоторые жесты яв­ляются интернациональными, а некоторые нет. Но мой фильм снят для тех, кто не владеет языком жестов. Те, кто им владеет, будут диск­ри­минированы. Для них это бу­дет обычная драма, в которой они понимают все реплики, и они не получат того ощущения, которое получает обычный зритель. У нас в Киеве есть один кинотеатр, где идут фильмы с субтитрами. Это сделано для тех, кто изучает язык, но именно туда я смог отправить Яну Новикову — ис­полнительницу главной ро­ли, чтобы она смогла посмотреть «Жизнь Адель» (где, как и в фильме «Племя», по­казано большое количество откровенных сексуальных сцен. — Прим. ред.). Я очень хорошо отношусь к таким ки­нотеатрам, потому что теперь я знаю, что для глухого человека невозможно посмотреть фильм, если он без субтитров. При этом любой человек, ко­торый легально покупает мой фильм, должен подписать контракт о том, что любое ис­пользование закадрового голоса и субтитров запрещено. Это является артистическим ре­шением, и у всех есть выбор — покупать/не покупать. Но выбора дублировать/не дублировать нет.

— Тогда закономерный вопрос: чем продиктовано такое ар­ти­стическое решение?
— Ну, у нас спрашивать ре­жис­сера о том, зачем он снял тот или иной фильм — непри­лично. Это как спрашивать, ка­кая у вас сексуальная ори­ен­тация, сколько вам лет и ка­кова ваша зарплата. Но я отвечу: я хотел сделать ом­маж немого кино. Я хотел сделать фильм, который нельзя слушать. Я хотел сделать фильм, который будет чуть-чуть больше, чем кино. Фильм, который вернет нас к истокам. Я хотел, чтобы актеры играли при помощи пантомимы.

— Какого эффекта вы пытались этим достичь: погрузить зрителя в картину еще глубже или же, наоборот, отдалить его?
— Я рассчитывал на то, что человек еще глубже погрузит­ся в картину. Мы убрали важ­ный цивилизационный момент — речь. Естественно, из-за этого оголились проявления, характерные для человека вообще, независимо от цивилизации. Любовь в филь­ме «Племя» делает героя луч­ше. А преступление — это просто часть ландшафта, это способ существования всех. Да, это связано с насилием, жестокостью, но мой герой — ребенок, который встретил первую любовь и пытается за нее воевать.
 
— Есть подозрение, что таким образом вы сами воюете с сов­ременным массовым кине­м­а­тографом, где зачастую слиш­ком много говорят, слиш­ком красиво снимают и слишком предсказуемо за­канчивают.
— Я не воевал с Голливудом, я скорее воевал с наследием ук­раинского кино. Некоторые го­ворят, что я вбил осиновый кол в смрадный зомби-труп украинского поэтического ки­но, которое все никак не упокоится. Вам, наверное, будет интересно узнать, что за 23 года независимости Украины «Племя» — это самый успеш­ный коммерческий проект, ес­ли брать фильмы, снятые в Ук­раине для зрителя. Сейчас фильм «Племя» третий по сбо­рам фильм в Украине, он так­же продан в 30 стран, включая Великобританию и США.
То есть получается, что, в отличие от российского, укра­инский зритель готов в лицо смотреть на то, как живет, без замечаний из серии: «Мы и так это знаем, зачем нам это показывать?» И без запи­киваний того, что есть на са­мом деле.