В ожидании текста

В субботу на фестивале SLOVO выступил писатель Михаил Шишкин. Свое лон­донское выступление он начал с чтения нового текста о юноше, который хочет стать писателем, а вместо этого вынужден со­бирать автомат Калаш­ни­кова на уроках военной под­готовки в школе. После про­ч­тения этого текста Шиш­кин рассказал публике о трудностях, с которыми сталкиваются писатели, о переезде в другую страну и о том, как он работал водите­лем у своего сына-режиссера.

Плюсы и минусы писательского труда

«Есть два писательских счастья. Первое — это когда текст приходит. Дальше ты на­чи­наешь нести за него от­вет­ст­венность. С тобой в любой мо­мент может что-то произой­ти: тебе на голо­ву может упасть со­суль­ка, кто-то может сбить тебя на своем джипе — и все, текст ос­танется ненапи­сан­ным. С этим ужасом ты жи­вешь до тех пор, пока на­конец не ста­вишь в этом тексте пос­леднюю точку. Ты даешь это­му тексту возмож­ность осу­щест­виться, а пос­ле этого ты уже свободен. Ощу­щение этой свободы после написанного текста — это невероятное счастье. Кто это испытал, тот знает.

Писательские же проблемы заключаются не в том, что тебя напечатают или нет, по­лучишь ты премию или не получишь — все это совер­шен­но не важно. Проблема только в том, что ты можешь ждать нового текста, а он не приходит. И тогда начинаются неприятные моменты, депрес­сии, и ничто уже не спасает».

Как Шишкин пытался стать обычным человеком

«После написания „Венерино­го волоса“ несколько лет ни­чего не происходило. Мне уже все равно было, куда броситься головой — хоть в Москва-реку, хоть в Цюрихское озеро. Од­нажды зимой я остановился в литературном доме для писателей и отправился ночью на прогулку вдоль озера Гросер-Ванзее. И вдруг я чувствую, как лед под моими ногами на­чинает прогибаться и трещать. В этот момент я словил себя на мысли, что вместо испуга я испытал чувство радости и счастья. Ведь если я сейчас провалюсь под лед, то все эти муки моментально закончатся. И тут на меня снизошло чув­ст­во какого-то избавления. Я ведь ни­чего не должен больше пи­сать! Я вдруг понял, что мо­гу быть самым обыкновен­ным человеком, который жи­вет обычной жизнью и не должен писать роман. Совер­шенно ос­вобожденный я пошел по это­му льду, вернулся в ли­тера­тур­ный дом и лег спать счаст­ливым человеком, у ко­торого утром начнется новая жизнь. А на утро ко мне уже пришла идея переписки из „Письмов­ника“.

Первый роман

«Не знаю, как другие становятся писателями, но в моем случае это произошло от полного отсутствия друзей. Летом на даче я был один, но зато у меня были книги, и в девять лет я написал свой первый ро­ман. Когда ты пишешь ро­ман, ты, конечно же, ждешь читателя, но на даче была только моя бабушка с тремя классами церковно-приходской школы. Она не могла быть ценителем моего творчества, и я ждал маму, которая преподавала русский язык и литературу.

Когда мама приехала, я сра­зу ей протянул свою тетрадь и сказал, что написал роман. Ма­ма обрадовалась: «О, Миша роман написал!» Я очень хорошо помню ее лицо, когда она читала этот роман: сначала лицо у нее было счастливое, по­том она начала хмуриться и к концу чтения стала очень серьезной. Вернув роман, она сказала, что я должен писать о вещах, которые я понимаю. Очевидно, она думала, что ро­ман будет про индейцев, жи­вотных или инопланетян, но это был ро­ман про развод. В это время папа с мамой ругались и разводились, поэтому у меня по­лучился совершенно ре­ал­истический роман. После это­го я уже не мог остановиться».

Хозяин и слуга

«У меня романтические отношения с текстом. Это не я его пишу, а он меня использут. Есть два типа писателей. Есть тип писателей, к которому принадлежит присутствующий здесь Борис Акунин: он хозяин текста, а текст его слуга. Утром хозяин встает, пьет ко­фе и звонит в колокольчик. Текст прибегает и спрашивает: „Хозяин, что будем сегодня писать?“ И хозяин диктует. Мои отношения с текстом строятся иначе: я слуга, он хозяин. И это я си­жу, жду звонка и спрашиваю: „Что будем сегодня писать?“

Дом без зеркал

«Я считаю, что любому человеку полезно пожить в другой стра­не. Ты приезжаешь в но­вую страну и становишься слепым. У себя дома ты знаешь, что все вокруг связано какими-то конкретными нитями: вот за эту ниточку нужно подергать, а эту ниточку нельзя трогать ни в коем случае. Ты приезжаешь в другую страну и всех этих нитей ты не видишь, ты слепой. И вот ты начинаешь заново учиться тому, как нуж­но вести себя на работе, как зайти в трамвай, как вести се­бя с людьми. Это очень полез­ный опыт для того, чтобы по­нять, кто ты. Для пи­сателя это полезно втройне, потому что без этого опыта ты себя не ви­дел. Это как жить в доме без зеркал. Ты не мо­жешь прожить всю жизнь в доме, где нет зеркала; ты себя не поймешь».

Шишкин не писатель, Шишкин — водитель

«С 12 до 15 лет мой сын был самым обычным западным под­ростком, интересовался му­зы­кой и футболом. В 15 лет он мне сказал, что хочет по об­ме­ну поехать на год в Ка­лифор­нию. Я не знаю, чего он ожидал от Калифорнии, но поселили их не в большом городе, а в ка­кой-то дыре у мексиканской границы. И ребенок зачитал. Он прочитал по-русски „Анну Ка­ренину“, он прочитал мои текс­ты, и из Калифорнии ребенок вернул­ся уже киноре­жиссером. Хо­рошо хоть не пи­сателем. Сей­час он сам сни­мает филь­мы, мы вместе смот­рим классику кино — у него есть целый список фильмов, которые он хо­чет посмотреть. В прошлом году он закончил гимназию в Цюрихе, сейчас он полгода учился на каких-то курсах в Цюрихской киношколе и планирует поступать в киношколу в Вене. Для этой киношколы он снял пятиминутный фильм, ко­торый уже получил приз на фестивале в Ганно­вере. Я страш­но горжусь, что в титрах этого фильма написано „Driver — Michael Shish­kin“. Раньше в кино на титрах я всегда ухо­дил, а те­перь си­жу и дожидаюсь, когда будет строчка „driver“.

Подготовила Юлия Юзефович, фото Евгении Басыровой