О смелости, Майкле Джексоне, русской революции и роли через постель
03/12/2016 11:39

О смелости, Майкле Джексоне, русской революции и роли через постель

В среду, 30 ноября, в Лондоне открыли Неделю русского кино (Russian Film Week). Фестиваль открыл фильм «Герой» с Димой Биланом в главной роли. Перед показом Кристина Москаленко встретилась с Димой, приехавшим в Лондон, и задала парочку каверзных вопросов.

— Дима, вчера весь вечер читала твою биографию. Честно скажу: не ожидала увидеть, что ты из простой карачаево-черкесской семьи, что ты учился в ГИТИСе, причем тебя взяли сразу на второй курс, и Гнесинке.

— В ГИТИС я поступал на специфический курс, где не надо было тратить много времени на учебу. Я хотел расширить кругозор и поступил на курс Теплякова, который, по-моему, Алсу заканчивала. Помню, что ставили Чехова. А когда учился в Гнесинке, у нас было четыре года оперного класса и чего там только не было: мы исполняли как речитативы, так и «Евгения Онегина». Что-то из этого я помню по сей день, как считалочку. Были и актерские курсы. Я играл Хлестакова. Не могу сказать, что у меня была какая-то любимая роль, потому что в любом случае это были какие-то нащупывания себя, но актерские хрящи были у меня размяты.

— То есть ты все же играл классический репертуар?

— В Гнесинке играл, а вот в ГИТИСе мы давали себе свободу. Посмотрите на современные курсы актерского мастерства, которые дают американцы,  приезжающие в Москву. Актерская гравитация совсем изменилась: школы Станиславского нет, есть только внутреннее ощущение себя, погружение в ситуацию. В этом ключе я и разминался, но я не закончил ГИТИС. После «Евровидения» я осилил только полтора-два года.

— Дима, я на тебя смотрю, и вспомнила рассказ Эдварда Радзинского об актере, которому классически красивое лицо не позволило сделать карьеру, так как для такого лица было слишком мало ролей. Ничего похожего не замечаешь?

— Радзинского смотрю, но рассказ не читал. А мое лицо — дворовое абсолютно! Может, со временем оно каким-то образом вытягивается, но это не пластическая хирургия. Насчет актерства — у меня всегда было желание доказать, что я — это не просто так, не просто продюсер Юрий Шмильевич Айзеншпис, не просто блат. Мне было важно доказать самому себе и всем вокруг, что я не тот проект, из-за которого все когда-то поспорили. Просто до меня были Влад Сташевский, НИКИТА и кое-какие я слышал интонации. Мир на самом деле не очень дружелюбный. Я по наивности своей думал, что сейчас я полюблюсь всем, но меня жизнь встретила очень тяжело и коварно. Обучение в вузе — это одно, а на практике происходит все гораздо сложнее, утрированнее, шире, больше, нестабильнее, страшнее. А моя задача была действительно выпрыгнуть изнутри себя, чтобы у меня самого не было никакого ощущения, что я чей-то протеже.

- Вспомни себя в 9 лет. Что с тобой такого произошло за это время, что если бы в 9 лет тебе сказали, что это будет, ты бы ни за что не поверил!

— Наверное, любой человек с творческими вибрациями думает, что он какое-то исключение. Тогда меня все время занимала мысль о том, что все люди как люди, а я — это я. Захочу и подвигаю мизинцем! Я могу это! Я могу все! Я постоянно думал о том, что никто меня не ощущает лучше, чем я сам, в голове я себе постоянно создавал какой-то мир. Это не граничит с шизофренией или какими-то девиантными моментами, но это всегда мне помогало артистически. Чего не ожидал? Я не знал, что буду петь. Все вокруг говорило, что с музыкой я не буду связан, потому что реалии конца 80-х и 90-е говорили о том, что мой жанр в горах не был воспринят. Пришлось преодолеть множество стереотипных моментов. Но я ярко помню, как один раз встал и запел в столовой, и оно как-то щелкнуло и пошло по-другому.

— Что тебе дало «Евровидение»?

- Смелость! Молодому человеку надо получить это право. Молодой человек всегда думает, что он семи пядей и самый лучший, но надо дойти до такого момента, когда все согласятся: «Да, да, это так!» И вот я пришел на «Евровидение» со своей подшивкой, отправил им диски, хронику жизни. Помимо свободы и смелости «Евровидение» дало мне повод начать разговаривать с Западом. Тогда еще были мотивы только что открывшихся границ, не так часто люди вылетали, и наше поколение — первое, которое почувствовало себя людьми мира. Трек Believe мы с Джимом (Jim Beanz. — Прим. ред.) написали еще в 2008-м. В России мы всегда стремились получить награды откуда-то извне, и когда я привез Джиму награду, мне было так это важно. Помню, как подумал: «Не только Америка может России что-то дать, но и Россия может дать Америке». Может дать приз, полученный в Европе за лучшую песню, понимаешь? Тогда эти мои наивные мысли были важны очень. И к тому же я посмотрел, как работают американцы в студии, как они создают музыку. Приходишь с утра — перед тобой чистый лист, вечером уходишь с хитом. Как это происходит, откуда?

— 25 чашек кофе?

— Нет, это просто зонация. Каждый занимается своим делом, никто не лезет, куда его не просят, как у нас привычно. Посмотрев, как они работают, я сам стал писать музыку и делать аранжировки. А это ого-го как немало для меня лично.

— Многие наши артисты пытаются выйти на международную сцену, но в какой-то мере удалось только вам и «Мумий Троллю». Что самое большое препятствие?

— Я не пытаюсь. То, что нравится западному слушателю сегодня, мне не нравится. Препятствие? Время. Вот мы с вами тут ворочаем какие-то пласты мысли, что-то пытаемся сделать, из кожи вон лезем, а всему виной геополитика. Конечно, сегодня музыка начала обходить эти вещи, потому что государством стал интернет, где ты можешь быть каким угодно. Молодое уже живет в сети. Недавно общался с журналисткой из «Афиши», ей было 22 года. Я задал вопрос: «Сколько вы живете физической жизнью, а сколько телефонной?» Она подумала и сказала: «30 на 70». Я говорю: “ Неплохо, если в телефоне всего 30». Она говорит: «Нет, наоборот».

— А у тебя какое соотношение?

— 50 на 50 уже.

— Коллаборация! Кстати, а какая коллаборация для тебя самая важная?

- С Джимом Бинсом прежде всего. С Anastacia было, конечно, интересно работать. И еще я горжусь знакомством с Майклом Джексоном. В 2006 году принц Брунея Азим, который живет периодически в Лондоне, зафанател русской культурой и приходил тут на «Русскую зиму», танцевал прямо перед сценой в фан-зоне. Мы с ним очень подружились. Сидели вечерами в отеле Dorchester, пили глинтвейн или что покрепче.

— Рашн водка?

- М-м-м. Однажды он пригласил меня на праздник в замок, где пела Дайон Уорвик. Майкл Джексон сидел среди гостей. Для меня тогда это было все очень знаково. Я подхожу и начинаю ему рассказывать, что в детстве он был моим смыслом жизни, прошу фото. Кстати, когда я его услышал в первый раз, то не понял, что это поет мужчина, и для меня это шок был. Он, в своей обычной манере общения с фанатами, сказал, что я милый, он меня любит и благословляет. Удивительно, но он таким же голосом говорит, как и поет. Майкл Джексон — это то, что я не мог себе представить в свои 9 лет! Его музыка для меня — невероятный поток энергии.

Дима Билан на открытии Недели российского кино в Лондоне

— Давай уже о фильме «Герой» поговорим. Все-таки он в этом году открыл Неделю российского кино (Russian Film Week) в Лондоне. Что в твоем герое от тебя и от тебя в нем?

— Картина рисует очень благородного человека. Это мой идеал, мое стремление, которое всегда было и остается. Я очень рефлексирующий человек, все время анализирую, думаю. В процессе фильма я так погрузился и настолько доанализировался, что мне очень стало тяжело. Я, если честно, не знал, как с этим работать, не знал, как работать с экономией себя, как с поступать с экономией души своей, и я расшатывал себя настолько сильно, что потом не знал, как эти чувства засунуть обратно. Когда ты в кадре стоишь и понимаешь, что мысль зарождается вот здесь в животе, и ты начинаешь ее проживать и в нее верить, то переживаешь это на 150 процентов. Я не умел дозировать. Если профессиональный актер знает, где нужно попридержать коней, то я не совсем знал. Я как будто все время стараюсь высечь какую-то искру невидимую. А когда не высекается, то мне кажется, что я прожил день зря. Но с этим надо бороться. Может, это меня не очень плохо характеризует? В итоге же мне кажется, что я своего героя дорисовал немного. Он поблагороднее будет, чем я. В разы.

— А что в тебе от него?

— Преданность. Если я с кем-то заручился, то это на всю жизнь.

— Как ты получил роль?

- Хочется сказать сразу: «Через постель!» Так хотелось когда-нибудь это произнести! (смеется)

— Это для записи или нет?

— Пусть будет. На самом деле мы общались с продюсером Натальей Дорошкевич, и, как рассказывает Юра (режиссер Юрий Васильев. — Прим. ред.), он посмотрел интервью, которое показала ему Ксения Дорошкевич, дочь продюсера, и по ниточке они развили образ меня. Потом еще мое участие в проекте «Голос» сыграло роль. Видимо, это сострадание и раздербанивание, которые происходят на «Голосе», этот эмоциональный накал, забирающий колоссальное количество сил, дали мне импульс какого-то благородства, может быть, его было там видно. Говорят же, что телевизор выворачивает человека наизнанку и показывает, какой он есть на самом деле. В общем, где-то два с половиной месяца мы общались, и я получил роль. Но вы же понимаете, какой это риск, когда вы находитесь в популярной музыке, а вас приглашают в историческую картину?

— То есть тебя, как и полагается артисту твоей величины, пригласили?

— Я был на пробах! Это было очень ответственно, очень волнительно, а я люблю волноваться. Любил! Сейчас тоже продолжаю, но делаю это дозированно. Мы с Юрием репетировали сцены с лошадьми. Ему важно было увидеть меня в деле, потому что ему работать с этим человеком. Как раз это все было в Театре сатиры, где я, кстати, с Александром Анатольевичем Ширвиндтом общался. У меня было полностью ощущение, что меня погрузили в театрально-киношную среду. И я очень хотел! Тем более, что я соскучился по всему новому, обучающему, по вот этому студенческому состоянию, которое, видимо, во мне так и будет всегда жить.

— Какие сцены фильма дались тебе сложнее всего?

— Сцена в поезде. Жара, павильон, портупея, это все нагромождено в тебе…

— А верховая езда, фехтование, выправка?

— Это все детство мое! Оно во мне всегда жило. Было, падал, вывихнул руку сразу же в первый съемочный день. Мы фехтовали, и я сразу же вывихнул большой палец. После чего вместо пальца у меня был окорочок, ножка Буша! Но я физически подвижный человек, и все это было в моей гравитации. А вот, например, не в моей гравитации приказной тон, который мне давался очень тяжело. Мне нужно было кричать, шептать, делать что угодно, пока мы искали мою природу именно в таких ситуациях. Во всем остальном у меня не было никаких поблажек, меня никак не чествовали на площадке. Я приезжал раньше всех, понимая, что не хочу давать повод разводить сплетни, что я какой-то зазнавшийся, заносчивый персонаж. Естественно, понимал, что я шагаю в плоскость, где мне надо быть тише воды, ниже травы.

— Вы же снимали часть фильма в Вильнюсе. Что скажешь о городе?

— Мне мало что нравится, но Вильнюс обожаю, там просто все пронизано настроением и там тихо!

— Цеппелины?

— Да! И район Ужупис. Там бар есть с пивом и потрясающей вяленой говядиной!

- Давай назад в Россию. Как думаешь, почему в России исторические фильмы становятся все более и более популярными?

- Потому что очень много открыто вопросов, и люди пытаются как-то закрыть их. Если речь о революции, то мы не до конца осознали, додумали ее, докрутили в голове. Мы должны напоминать себе о том, что мы открыли миру благородную составляющую. Потом, конечно, отшагнули от нее, но тем не менее. А в Америке почему-то любая вещь обрастает легендами, мир становится легендным. Точно так же и нам необходимы легенды, правдивые, основанные на настоящем. Мне кажется, что это своего рода попытки самим себе что-то объяснить, поставить точку и идти дальше, наконец.

Кристина Москаленко / Kristina Moskalenko

Комментарии
Пока нет комментариев
Возникли вопросы?
Напишите нам в редакцию
Angliya в Instagram
© Angliya 2024