Алвис Херманис: «Из-за Бродского я чуть не попал в тюрьму!»

Совсем скоро, 3–7 мая, в лондонском Apollo Theatre состоится моноспектакль «Бродский/Барышников», уже получивший международную известность. Поэзия лауреата Нобелевской премии по литературе Иосифа Бродского прозвучит из уст его близкого друга Михаила Барышникова в постановке всемирно признанного латвийского режиссера Алвиса Херманиса. 

Из недавних работ Алвиса: «Осуждение Фауста» Гектор Берлиоз (Парижская Национальная Опера), «Двое Фоскари» Джузеппе Верди (Ла Скала), «Любовь Данаи» Рихард Штраус (Зальцбургский фестиваль), «Мадам Баттерфляй» Джакомо Пуччини (Ла Скала). Мы позвонили режиссеру в Вену, чтобы между репетициями узнать, почему этот спектакль не обычный театр, а спиритический сеанс и зачем Барышникову понадобилось читать со сцены стихи.

— Бродский и Барышников — две глыбы. Как началась история со спектаклем, таким сложным и таким личным?

— Мы с Михаилом впервые встретились два года назад. Он присутствовал на генеральной репетиции спектакля «Солдаты» в Ла Скала, после чего позвонил и приехал в гостиницу. Бар давно закрылся, но мы еще долго сидели и разговаривали. Конечно, я знал про его дружбу с Бродским, и в шутку упомянул, что было бы интересно взять вместо музыки стихи Бродского и использовать их для танца. Это была некая странная гипотеза. Но через какое-то время Михаил сказал, что его отношения с другом остались незаконченными и он воспринял мои слова серьезно. Стало понятно, что через спектакль он хотел бы передать что-то сугубо личное. Он приехал ко мне в Цюрих, где я в то время работал, и мы моментально начали репетировать. Сразу хочу сказать, что этот спектакль — это не просто театр, это скорее спиритический сеанс. Во время постановки что-то происходит между двумя друзьями, хотя формально на сцене находится один.

— Помните свое первое знакомство с творчеством Бродского?

— Из-за Бродского я чуть не попал в тюрьму! Я приехал из Латвии, которая была оккупирована СССР. Книги Бродского было невозможно ни достать, ни купить. И в США у меня впервые была возможность его почитать. Я был в публичной библиотеке Сан-Диего в США и подумал: «Кому в Калифорнии, кроме меня, нужны стихи Бродского на русском языке?» и решил украсть книгу. Спрятал ее в штаны, пошел на выход. Был 1991 год и я не знал, что в книгу можно вставить защитный чип. На выходе зазвучали сирены. Меня остановили. Но когда увидели, что это просто стихи, сжалились и отпустили. Книгу, правда, забрали.

Не могу сказать, что мое отношение к Бродскому — религиозное. Я знаю людей, которые после каждого второго предложения цитируют Бродского. Со мной не все так страшно. Я просто думаю, что он, конечно, очень и очень особенный. То, как он обращается с русским языком — уникально.

— Спектакль состоит из стихотворений Бродского, которые полтора часа читает Барышников. Как вы выбирали стихотворения?

— Они идут не хронологически, в самом конце — первый стих Бродского. Тематически — это стихи про старость и умирание. Еще один параметр — простота. Большинство стихов Бродского — это лингвистическая акробатика, которую даже читателю нелегко воспринять. Со сцены такие стихи понять вообще невозможно. Старался выбрать произведения, которые понятны с первого раза.

— Михаил принимал участие в отборе? Известно, что многие стихи сразу после написания Бродский читал именно Барышникову. Какие рабочие отношения у вас сложились? 

— Стихи выбирал на свое усмотрение я. И, поскольку у нас обоих очень цыганский образ жизни (я через каждые два месяца меняю страну, где ставлю спектакли, у него — то же с гастролями), то мы репетировали в разных странах. То он ко мне приезжал, то я у него был в Нью-Йорке и в Доминиканской Республике, где у него «дача». Большая часть спектакля — это чтение стихов, поэтому очень часто мы репетировали и по скайпу, если был хороший интернет, конечно.

— Если бы вы смогли встретиться с Бродским сейчас, будучи режиссером с мировым именем, что бы вы ему сказали? 

— Как известно, он ненавидел театр, так что у меня бы не было надежды ожидать от него восторга. Главное, чтобы он не запретил такой спектакль. Но Михаил говорит, что Бродскому нравилось, как он читает его стихи. При этом ему активно не нравилось, как это делают знаменитые российские актеры. Мишино же чтение было ему приемлемо, потому что Миша — музыкальный человек, он чувствует мелодию, ритмику стиха, не делает прозы из поэзии. Обычно для профессионального актера стих является поводом для нарциссизма. А Миша в смысле сценической речи — не профессиональный драматический актер, у него сохранилась некоторая невинность. Хочу еще раз подчеркнуть — это не совсем нормальный спектакль. Там на сцене на самом деле два человека находятся, просто мы видим только одного. 22 года они были лучшими друзьями, так что, конечно, без Барышникова этот спектакль не имел бы никакого смысла.

— А как бы вы определили жанровую принадлежность спектакля? Реквием? 

— Строго говоря, это стихи Бродского про смерть. Самые депрессивные стихи, которые он написал еще совсем молодым. Интересно, что про старость Бродский писал в очень зеленой молодости, а когда стал постарше, стихи стали не такими трагическими. Хотя… старость же начинается с рождения.

— Все это очень сложные темы. Как вам удалось избежать пафоса в их передаче? И удалось ли? 

— Барышников — великий сценический персонаж. Размер его личности на сцене такой масштабный, что просто невозможно пересечь границу, когда все это станет слишком натужным. Зрители после этого спектакля часто говорят, что очень удивлены человеческой простотой. Они часто с опаской относятся к тому, что один гений и другой гений, но в итоге их удивляет простая человеческая интонация. Зрители на этом спектакле, включая меня, присутствуют при том, что между этими двоими происходит. А что именно на самом деле происходит — этого нам понять не дано. Без зрителей это действо тоже могло бы происходить и имело бы смысл. Но зрители могут проецировать действо на себя, потому что для многих людей в какой-то момент жизни поэзия Бродского была очень важной и у каждого есть свои отношения с этими текстами.

— О хореографии… Строго говоря, Барышников не танцует, но элементы хореографии в спектакле присутствуют?

— Например, мы используем танец буто. Поэзия этого японского танца — про смерть. Он зародился после Хиросимы и Нагасаки. Буто отличается от всех других танцевальных концепций в мировой истории тем, что он не борется с гравитацией. Это единственный танец, который тянет не вверх, а вниз, внутрь, в землю. Красота передается в нем через некрасивость, корявость, как в живописи Эгона Шиле или Фрэнсиса Бэкона. Бродский же всегда очень избегал быть красивым, избегал «сладкости». Читателю Бродского нужно привыкнуть к тому, что это поэт, у которого аллергия на красивость и сентиментальность. Это и есть параллель между Бродским и буто. Но я ведь лично Бродского не знал, для меня Барышников — как медиум. Через него я чувствую, что ближе познакомился с поэтом, узнал какие-то истории и ощущения очень интимные, очень человечные. У меня в этом спектакле нет никакого послания или мысли, это скорее медитация. Мы не мешаем зрителям медитировать. Это как раз то, чем театр отличается от кино, потому что кино думает вместо тебя, а театр провоцирует человека зале думать про свою несчастную жизнь.

Беседовала Кристина Москаленко / Kristina Moskalenko

Фото предоставлены организаторами гастролей — Bird& Carrot и Александриной Маркво, при поддержке Норвик Банка. 

Билеты: www.nimaxtheatres.com/apollo-theatre/brodsky_baryshnikov