Эдвард Радзинский: «В первую очередь я открываю глаза себе, люди меня интересуют весьма мало»

16 мая в Лондоне состоится авторский вечер Эдварда Радзинского «Колеблясь над бездной». Знаменитый драматург и историк будет рассказывать о Революции 1917 года — так заявлено в афише, на самом деле Эдвард Станиславович — человек страстный и влюбленный в историю, а потому его выступления всегда полны открытий и сюрпризов. О том, почему так происходит, и как ему протянул руку сам Николай II, мы спросили у него в преддверии выступления.

— Эдвард Станиславович, сегодня многих волнуют неожиданные изменения в мировой политике, «Брекзит», Трамп… Как историк и писатель, оцените эти явления.
— Да, непростое время. В мире произошла тихая революция под названием интернет. Теперь политики должны учиться объяснять, почему не осуществились их предсказания. Они будут считаться мудрыми, когда научатся мудро объяснять «почему не вышло». А что делать? Масса с не самым радующим уровнем IQ будет все чаще решать судьбы мира. В этом забавность новейшей истории. Да, для меня это весело. Я ведь не участник, поймите. Я — свидетель. Это совершенно другое. Мне все равно — диктатор Путин или не диктатор. Победил Трамп или Клинтон. Мое дело — описать, что происходит. «Добру и злу внимая равнодушно, не ведая ни жалости, ни гнева» — это на бумаге. А в душе — сохранить при этом две вещи: иронию и сострадание.

— Где в истории искать аналоги этим явлениям?
— По-моему, у Анатоля Франса есть притча. Один могущественный султан решил узнать всю мировую историю и собрал всех знаменитых историков. И они начали писать, пока он продолжал завоевывать страны. Изредка он спрашивал: «Как они?» В ответ: «Пишут». Он уезжал, возвращался и опять спрашивал. «Все еще пишут», — был ответ. Султан начал стареть и беспокоиться, чем они там занимаются. Перед смертью он решил всех этих историков повесить, ведь он содержал их всю свою жизнь без всякого толку. Но старейший сказал: «Не беспокойся, повелитель, ты успеешь узнать всю мировую историю! Потому что на самом деле она не очень длинная: люди рождались, люди страдали и умирали люди». Так что ни «Брекзит», ни Трамп ничего нового в эту историю не привнесут.

— Хорошо, если не вдаваться в оценки, а возвыситься над происходящим, то, быть может, у вас есть какая-то притча на этот счет?
— Люди всего лишь переодевались. Они носили тогу в Риме. Потом камзолы. Потом фраки. Потом джинсы. Но сами оставались неизменными. Ими правили все те же страсти, все те же пороки. Тщеславие, похоть и алчность управляли и будут управлять миром.
Нынче выстроена гигантская башня технологий, и рядом с ней притулился жалкий холмик человеческой нравственности. И в этом — обещание будущих трагедий. Нас ждут новые революции. Но результат их всегда один и тот же: народы через некоторое время понимают, что они погорячились. Так было в Англии, казнившей своего короля, так было во Франции.
Вы, возможно, знаете, что у нас дама, депутат Государственной думы, так была взволнована романом молодого царя с Матильдой Кшесинской, что обратилась в прокуратуру Петербурга. Оказалось, она озабочена тем, не принизили ли высоконравственный образ нашего монарха в фильме «Матильда», которой нынче снимается. Фильма она не видела, но очень беспокоится, а потому пожелала, чтобы прокуроры немедленно истребовали сценарий этого фильма. И прокуроры погрузились в сценарий о любви столетней давности! Такова всенародная пылкая любовь к этому несчастному царю, которого целых 70 лет называли «Николай кро-вавый».
В то время расстрел царской семьи, невинных девочек и больного мальчика большинство народа воспринимало как должное. И цареубийцы, как я рассказываю в своей книге о Николае II, пользовались почетом и уважением. А теперь — такая любовь! Народы, они как ветер: сегодня одно, завтра совсем другое. Осторожнее полагайтесь на народы.

— Какие чувства вы испытываете, когда беретесь за архивы, прикасаетесь к истории?
— Был такой великий русский историк Соловьев Сергей Михайлович. Когда я пришел в архив, мне рассказали, что он приходил каждый день и, садясь работать, пододвигает к столу стул. В результате этих ежедневных движений стула образовался желобок, углубление в полу. Вот это настоящая работа! «Он знал одной лишь думы страсть». А я… Поступив в Историко-архивный институт, я быстро понял, что в СССР история — всего лишь политика, обращенная в прошлое, и занялся театром: стал писать пьесы. И успешно: первую, написанную мной в институте пьесу, поставили. Поэтому в институт я приходил редко, только на лекции последнего великого русского историка Александра Александровича Зимина, который ко мне относился нежно. И еще я приходил сдавать экзамены. Сдавал легко, так как у меня есть преимущество и одновременно беда — у меня чудовищная память. Это очень мешает жить, но экзамены сдавать помогает. Так что институт я закончил с отличием и продолжил писать пьесы. Их ставили знаменитые режиссеры в знаменитых театрах. Когда началась перестройка, у меня одновременно шло в Москве девять пьес!
И в этот момент открылись архивы. Океан прежде засекреченных документов стал доступен. История стала историей. Я бросил и театр, успех и пошел, а точнее, — ринулся в архивы. У меня не было пиетета перед документами, как нет у врача пиетета перед сердцем, которое он оперирует. Это была всего лишь часть моей работы и жизни.
Но когда я начал заниматься царем, убийством царской семьи, когда передо мной лежали бесчисленные тетради его дневников, и я увидел, что во многих тетрадях слипшиеся страницы и их, наверное, с 1918 года никто не открывал, я чувствовал, что это была будто бы его рука, протянутая мне через столетие: он закрыл тетрадь перед убийством, а я — открыл. Потрясающее и жуткое ощущение. И самое жуткое — тетради были взяты в Ипатьевском доме тотчас после расстрела, и меня не покидало ощущение пыли этого дома на страницах.

— Самый большой сюрприз, обнаруженный вами в архивах?
— У меня была целая книга «Николай II», построенная на этих «сюрпризах». Я был первым, кто нашел и целиком опубликовал в СССР записку Юровского — коменданта Ипатьевского дома — о расстреле царской семьи. Также я опубликовал телеграмму, которая доказывала, что Ленин знал о готовящемся расстреле, более того — санкционировал его. Эти документы обошли тогда весь мир. Когда в день публикации я спустился в метро, то увидел, что весь вагон читал «Огонек», где все это публиковали. Тираж журнала был 5 млн, и именно тогда расстрел царской семьи перестал быть бездушной общей фразой из учебника истории. Юровский описал его детально, и читатели увидели, представили всю эту нечеловеческую ночь: как 12 вооруженных людей расстреливали 11 беззащитных, как на коленях, защищаясь руками от пуль, стояли эти девочки, как ползал несчастный мальчик по полу и его достреливал сам Юровский. Все это чудовищное зверство предстало перед нашими людьми во всем ужасе.
А потом мне удалось главное — я впервые собрал вместе все существовавшие воспоминания участников расстрела: Юровского, Стрекотина, Медведева-Кудрина и так далее. Каждое показание начиналось с одной и той же фразы: «То, что я здесь пишу, не узнает никто». Все это писалось для секретных архивов. Я же это нашел и опубликовал. А потом соединил их вместе в книге. Без единого моего слова они сами рассказали и описали всю картину расстрела. И это, наверное, одна из главных причин популярности книги во всем мире.

— Удалось ли вам с кем-то из «героев» встретиться лично?
— Когда я работал над книгой о Сталине, мне удалось найти, встретиться и записать показания человека по фамилии Лозгачев. Он был охранником Сталина. Он нашел Сталина лежащим на полу и именно он объявил остальным охранникам, что у Сталина случился удар. Я записал весь его рассказ. В своей книге о Сталине я эту запись расшифровал, и она доказывала, что Иосиф Виссарионович ушел из жизни не от инсульта, ему помогли уйти сподвижники.

— Получается, вы открываете соотечественникам глаза на собственную же историю?
— В первую очередь я открываю глаза себе. По-честному. Люди меня интересуют весьма мало. Их мнение, их убеждения для меня «житейский шум трескучий». К примеру, тем, кто устраивает мои вечера, естественно, очень важно, чтобы пришло множество народу. А по мне, пусть будет сидеть один человек, я все равно буду говорить. Я ведь рассказываю не для людей, а для себя. И работаю не для людей, а для себя.
Я писал книгу о Николае II не для того, чтобы поделиться с миром, а для того, чтобы в первую очередь понять самому, что произошло с Россией в первой половине XX века и как это произошло? Как страна, именовавшаяся Святой Русью, начала рушить свои храмы? И как простые люди, еще вчера молившиеся за царя и семью, с энтузиазмом свергают и расстреливают того же царя. И вот этим пониманием я пытаюсь делиться. Не потому, что я так забочусь, чтобы все поняли, а потому, что, когда я делюсь, для меня становится понятным многое, что было непонятным до выступления.

— То есть, даже читая одну и ту же лекцию в разных аудиториях, вы читаете по-разному?
— Это импровизация. Я не пишу тексты и не занимаюсь лекциями. Лекция — это очень скучно. Никогда не мог выслушать ни одну лекцию, потому что меня всегда мучила бездарность говорящего, даже когда он рассказывал интересные вещи. Я же воспитан в театре. Наш знаменитый режиссер Эфрос поставил пять моих пьес. И вначале всегда была читка пьесы. Читал я сам. Когда я заканчивал, Эфрос говорил актерам: «Если мы сумеем так поставить, как он прочел, то мы выполним свою задачу!» Не потому, что я актер, а потому что я там жил! Внутри своего текста. Так же, когда я рассказываю «страницы истории», я там живу. Я это все вижу. И вот этот самогипноз, видимо, становится общим, и люди, которые приходят на мои выступления, как правило, говорят, что время буквально пролетело. Я всегда очень прошу не приходить тех, кто хочет посмотреть на дядю, которого показывают по телевизору. Выступление — это мое сотворчество с залом, наш общий труд души.

— В век интернета, соцсетей и искусственного интеллекта вы занимаетесь делами дней давно ушедших, да еще и с такой страстью. Что в истории вас возбуждает, не дает остановиться?
— Есть такое понятие «Врет, как очевидец». Очевидцы очень часто рассказывают, как им казалось. Не потому что они лгут, а потому, что они так видят. Часто люди рассказывают так или иначе, потому что так говорят другие. То есть, они рассказывают свое плюс чужое. Моя задача — это скорректировать, понять, очистить зерно правды. Это интереснейшая задача. Но для этого вы должны знать абсолютно все про этих очевидцев. И про век. Про его символы, фетиши, должны понять и этих людей, и тех, на кого они хотели быть похожими. Вы должны понять эпоху и не быть суровым к этим ушедшим людям. Но быть критичным. Не быть суровым, но быть критичным к документу — это очень важно.

— Похоже, что первое качество — не быть суровыми — отлично усвоили сценаристы современных исторических сериалов, которые нынче очень популярны. Вы что-то смотрите, «Игру престолов», например?
— Я и так смешлив, поэтому для меня смотреть исторический сериал — это закатываться хохотом. Меня не покидает ощущение, что лакеи переоделись господами и играют в них. Это совершенно очаровательная история. Мне все время хочется написать пьесу о том, как они репетируют исторические сериалы. Когда-то я придумал сюжет, который потом заимствовал другой драматург. Это история о том, что в замке Гамлета есть кухня. Она расположена внизу, в полуподвале, и ее обитатели видят только ноги проходящих господ. Но они все время обсуждают события из жизни этих ног в своем переложении! Вот это самое краткое объяснение, что я чувствую, когда смотрю сериалы. Особенно меня восхищают тексты. Это самое смешное.

Кристина Москаленко
Фото: предоставлены организаторами концерта
Билеты: https://billetto.co.uk/en/e/-tickets-173196

Вечер организован благотворительным фондом Chance For Life, все собранные средства пойдут на лечение шестилетней Решетовой Лизы с врожденной патологией формирования черепа.