15 августа фонд Calvert22 показал в Лондоне документальный фильм Леонида Парфенова «Цвет нации» о пионере цветной фотографии в дореволюционной России Сергее Прокудине-Горском, который снял множество цветных фотографий современной ему страны. Представлять картину приехал сам автор.
Леонид Парфенов проехал по местам, которые Прокудин-Горский сфотографировал сто лет назад, и сравнил, что было и что стало. Первый вывод фильма Парфенова лирический: в течение всего двадцатого века на территории России старательно уничтожались памятники дореволюционной Руси, и в результате древнерусские города оказались в забвении, а современная Россия стала третьей за сто лет цивилизацией, возникшей на территории от Прибалтики до острова Ратманова. С двумя предыдущими она не имеет ничего общего.
Второй вывод — практический: в дореволюционной России жили совсем не так хмуро и смуро, как потом рисовала советская пропаганда и как мы привыкли считать. Страна строила плотины, железные дороги и мосты; одежда на крестьянах и рабочих, словленных камерой Прокудина-Горского, поражает яркими цветами, а лица людей не выражают страданий угнетенного класса. В своих поисках аутентичности Парфенов даже находит камень, запечатленный Прокудиным-Горским, на котором сто лет назад было высечено любовное признание некой Элизе. Надпись хоть и изрядно стерлась, но сохранилась, а вот связь поколений между тремя Россиями утеряна безвозвратно.
После показа фильма «Цвет нации» в кинотеатре Rich Mix автор ответил на вопросы аудитории и на вопросы журналиста «Англии». Мы публикуем его ответы.
— Как вы узнали про фотографии дореволюционной России Прокудина-Горского, которые сейчас принадлежат Библиотеке Конгресса США? И как началась работа над фильмом?
— Как только в Библиотеке Конгресса США отсканировали стеклянные пластины Прокудина-Горского и получили эти фотографии, они сразу повезли выставку по миру. Первая была в Москве в начале 2000-х, и я на ней был.
Я про это давно знал. Но вообще снять научно-популярный фильм о том, что существовала такая технология съемки в цвете, что один негатив отвечает за красный, второй за синий, третий за зеленый — это не задача журналистики. Я снимал другие фильмы.
Но после фильма о Владимире Зворыкине ко мне обратились из Библиотеки Конгресса. Они посмотрели мой фильм и взяли его себе, поскольку Зворыкин — это русский, который уехал в Америку. Они написали мне длинное учтивое письмо, что если я захочу что-то в таком же духе снять про Прокудина-Горского, то они дадут мне все права на использование фотографий.
— То есть вы согласились снимать фильм, потому что вам дали права на использование фото?
— Мне не хотелось снимать без какой-то сверхзадачи. А вот сравнить две родины, 2013 и 1913 года — вот это задача, это для меня. И круглая дата — сто лет с 1913 года — меня задевала, потому что вот же она зафиксирована, та страна!
Я очень торопился, чтобы снять Дмитрия Николаевича Свечина [внук фотографа, французский иммигрант преклонного возраста, стал одним из собеседников Парфенова и рассказал в фильме много интересного о судьбе главного героя. — Ред.]. Он прожил еще два года после съемок.
У меня давно была мысль высказаться на тему того, что мы — какая-то третья страна, и так получилось, что тоже называемся Россией. Хотя понятно, что царской России мы не наследуем. Даже юридически Россия является правонаследницей только СССР.
Мне было интересно сравнить теперешнюю Россию с позапрошлой страной. У меня был очень прагматичный взгляд. Мне всегда казалось, что самое интересное с журналистской точки зрения — поехать ровно в те же места и там, где стояла его тренога, поставить свою треногу.
«Меня родиной не надо пугать»
— Вы ожидали увидеть то, что увидели? Ведь с одной стороны перед вами лежат 1900 фотографий, на которых изображена цветущая индустриальная православная страна 1913 года, а в 2013-м вы ездите и видите запустение и забвение.
— А что я Россию не знаю, что ли? Я в пятидесяти километрах от Топорни родился [Топорня — деревня в Вологодской области, одно из мест, где снимал Прокудин-Горский. — Ред.]. Меня родиной не надо пугать. Просто я понимал, что это способ донести до зрителя, до какой степени мы — другая цивилизация. Понимаете, вы не можете сравнивать черно-белую фотографию дореволюционной России и сегодняшнюю цветную из того же самого места. Вам будет мешать, что техника изображения совсем другая. Посмотришь на такое, подумаешь: «Вот это изменилось и вот это. Все меняется». А когда смотришь на фотографию Прокудина-Горского, которая технически снята будто бы вчера, тогда ты видишь настоящую разницу.
— Вы искали все 1900 точек съемки? Есть какие-то места, которые вы не смогли найти?
— Нет, все места известны. Есть несколько таких чудаков-энтузиастов, в их числе Василий Дрючин и Вячеслав Ратников, которые в интернете ведут сообщества, посвященные Прокудину-Горскому. В том числе они накопили очень много материалов сопоставительной съемки, которые я использовал.
Кроме того, фотограф сам многое записывал, да и многие места просто хорошо известны. «Вид Вытегры», например. Вот райцентр, вот она Вытегра. Другое дело, что не все из этого телегенично. Где-то утраты — такие, что вообще ни к чему не привяжешься. Уже вообще ничего не понятно. Это раз. Во-вторых, очень много одноплановых фото. Не хочется же постоянно говорить: ну вот и еще одна снесенная церковь.
— То есть вы не ставили себе цель рассказать о пионере цветной фотографии? Вызвать у людей гордость за то, что он был из России?
— Я даже не могу представить, что надо сделать, чтобы в России каждому человеку стало известно что-то новое. Утрачен некоторый фокус. В 2010 году мы делали фильм о русском инженере, создателе телевещания Владимире Зворыкине. Его показывали, его пропагандировали, ему поставили два памятника, но все равно никто ничего о нем не знает. Проблема еще и в том, что в России нет неких новых знаний, неких новых мифов постсоветского периода. Какая-то есть огромная общественная апатия, никто ничего не хочет знать. Алла Пугачева до сих пор остается самым популярным человеком в стране после должностных лиц. Но она родилась в 1949 году!
— Похоже, что в дореволюционной России вам уютнее…
— У меня нет такого, как говорила Фаина Раневская: «Хочу в XIX век». Нет, я это делал, чтобы показать, что вот оно такое подлинное. И оно утрачено. И все попытки сделать вид, что оно не утрачено — это создать какие-то фейки, это построить новоделы. Мне просто хотелось назвать вещи своими именами. За сто лет мы третья страна, совсем другая, такого больше нигде нет. И, конечно, у нас преемственность с Советской Россией гораздо сильнее, чем с царской Россией. Никто из нас носителей той жизни не застал. Я не хочу сказать, что тогда было хорошо, а сейчас плохо, я просто хочу сказать, что это разное. Ну нельзя перевести камергера Его Императорского Величества в члены ЦК КПСС. В Великобритании можно проследить эту преемственность, а в России — нет.
— Неужели мы совсем ничего не унаследовали от царской России?
— Ну послушайте, это не значит, что ничего не осталось, но нет живой человеческой связи. Уклад жизни, отношения, обращения — этого всего не стало. В стране сразу были отменены духовенство, чиновничество, офицерство, аристократия, купечество. И все это заменила другая какая-то элита, которую потом еще раз заменили. Хорошо, можно сказать, что великая русская литература всегда была. Да, но мы на нее смотрели по-другому! Нас в школе учили, что Гоголь и Пушкин — это борцы с самодержавием. И слишком высоко ставили Чернышевского, Добролюбова и Белинского.
— Некрасов писал о том, что крестьяне измучены голодом, избиты барином, а у Прокудина-Горского на фотографиях крестьяне — сытые и в ярких нарядах? Как же так вышло?
— У Некрасова так вычитывала советская критика. Где у него это написано? «Есть женщины в русских селеньях с спокойною важностью лиц, с красивою силой в движеньях, с походкой, со взглядом цариц»… И так далее, и так далее. А заканчивается словами: «И по сердцу эта картина всем любящим русский народ!» Где тут задавлена она, эта крестьянка? Вот при колхозном крестьянстве, я понимаю, что баба не шла к обедне, потому что обедни не было. Потому что церковь закрыли и хорошо если не разрушили. Знаете, советская статистика всегда сравнивала всю последующую историю с 1913 годом. Просто потому, что это был последний мирый год Российской империи, по которому, помимо всего, есть достоверная статистика. Тогда было принято считать, что 1913 год был какой-то ужасный, потому что сейчас мы производим в 17 раз больше электроэнергии, в 24 раз больше чугуна и стали на душу населения и особенно много, по сравнению с 1913 годом, мы производим комбайнов. А потом отношение изменилось.
— И лица людей изменились. На фото у людей 1913 года такие лица…
— Прокудин-Горский был химиком-инженером. И для него то, что на фото получаются натуральные цвета, — самое главное. Для него его фотография — это никакое не искусство. Он просто все фиксирует. Он снимал малые города. А лица… У меня такое ощущение, что он не думал, что эти лица так изменятся, что появятся советские лица.
[В советские времена], чтобы играть царских генералов, нужно было брать прибалтов. Потому что, как говорил Жванецкий, когда мы видим над бальным платьем графини лицо буфетчицы зенитного училища… Поэтому, что касается людей, то теперь мы считываем информацию, которую Прокудин-Горский туда не закладывал. Единственный портрет, над которым он целенаправленно работал, это портрет Льва Толстого.
— В фильме вы делаете вид, будто садитесь на стул с портрета Льва Толстого. Где вы его взяли?
— При условии, что я не буду садиться, мне предлагали и настоящее кресло Льва Николаевича. А при условии, что я буду садиться, мне в яснополянском музее дали копию. Но я сказал, что не буду садиться и на копию тоже. Ведь могут подумать, что я сажусь на кресло Толстого, и я никогда не объяснюсь и не отмоюсь.
— Известно, что ношение Толстым простой крестьянской одежды, в которой он запечатлен на портрете, это некая его личная блажь. Но все-таки он барин и поэтому красивая голубая рубаха на Толстом не поражает. А вот обычные крестьяне, которых фотографировал Прокудин-Горский, они тоже все в ярком. Это немного странно, как будто люди сбегали с работ на полях домой, чтобы переодеться для фотографии.
— Как ставят этот период в театре? Все же любят ставить Чехова. Бары в белом все, а все русские мужики и бабы в каких-то дерюжках. По всему миру вот так вот выглядит Россия 1913 года, а какая она на самом деле была? Вот эти девочки в Топорне. Что это? Кто мог представить, что на лиловом может быть бордовый орнамент? А оказывается, люди носили на себе… храм Василия Блаженного просто. Antonio Marras так делает теперь.
Есть фотография рабочих на Байкальском руднике. И там сидит, скажем, 15 мужиков. Из которых четверо в розовых рубашках, трое в салатовых, трое в синих в белый горошек. Вот это поразительно. Были же все эти ивановские ситцы, тверские. Они были роскошные совершенно, но мы никогда не видели, как это на живых людях, когда вот все они пятнадцать сидят и все они цветные! Вырви глаз просто какие цвета. Это как будто их Kenzo одевал. Или вот: Kenzo и Etro просто нервно курят в стороне. У нас стереотип восприятия такой, что это была такая блекленькая страна, а она вон каким чертополохом цвела на самом деле!
— А теперешняя страна в какой гамме? Великобритания, например, за пределами Лондона: серый, коричневый, темно-зеленый.
— В Советском Союзе главный цвет был «немаркий». Так он назывался. А описывать вообще Россию… Вы знаете такую шутку: нет никакой единой России, кроме той, что неспроста пишется в кавычках? Описывать вообще Россию невозможно. Наше общество — это очень слоеный пирог. Кто-то в России живет так, как, может быть, в Лондоне не живут, а кто-то живет так, как будто XIX век еще не кончился. Люди живут в разных временах, с разными возможностями, в разных темпах. Нет никакой средней России.
— Тогда последний вопрос, волнующий людей, которые много лет пытаются посчитать, сколько русских живет в Лондоне. Никто не знает, как определить, кого именно считать. Как, по-вашему, можно определить, русский человек или нет? По языку, по паспорту, по месту проживания предков? И как посчитать?
— Ну вы мне не подсказывайте варианты ответов! Как? По культуре, по самоощущению. Вот и все. Например, исторически в городской русской среде есть люди, являющиеся русскими по языку, по культуре, по мироощущению, но по национальности они евреи, татары, грузины, армяне, немцы. Это вопрос культуры, этики, самоощущения. Человек сам себя идентифицирует. Русские же очень разные. Мне кажется, что на этот вопрос человек отвечает сам, а не за него кто-то говорит, что вот ты такой. Я очень много таких русских встречал, которым легче говорить по-английски или по-французски. Я вот северянин и мне очень режет ухо фрикативное «г», когда говорят «юх», вместо «юг». Это и темперамент другой, и другая дистанция при общении, все другое. Поэтому «русский» — это вопрос самоощущения. А как их посчитать — меня это не заботит.
Показ фильма и встреча с Леонидом Парфеновым были приурочены к выставке работ Сергея Прокудина-Горского в галерее Calvert22, которая закончилась 17 августа. Однако некоторые работы пионера цветной фотографии в Лондоне можно увидеть на выставке Primrose: Early Colour Photography in Russia, которая проходит в The Photographers’ Gallery до 19 октября.
Посмотреть фильм «Цвет Нации» Леонида Парфенова: http://vimeo.com/98734962