Алексей Меринов: «Уходит наше поколение разгильдяев»

В руке, увешанной десятком кожаных браслетов, дымится вечная сигарета, на полках — стопки винила, на стенах — портреты ку­миров рока. Нап­ротив меня — культовый ка­рикату­рист Алексей Меринов, о котором Виктор Шендеро­вич когда-то написал, что по его рисункам потомки будут изучать историю 90-х. Часть этого «порт­рета эпохи» Алек­сей при­везет в Лондон. Кста­ти, его самый любимый город.

Алексей, в биографических справках о вас написано: «карикатурист-самоучка». Расскажите, как вы пришли к этой профессии?

Я не знаю, как в нашем де­ле можно быть не самоучкой! Ведь такой профессии никогда не было в России. До чудных лет перестройки мы все были не карикатуристами, а худож­никами-оформителями, и де­лали в газетах иллюст­ра­ции. Забавно сейчас вспоми­нать, как мы вручную делали за­головки — вырезали каж­дую бу­ковку и наклеи­ва­ли на по­лосу. И потом, как можно на­учиться чувству юмора? У нас по­ловина ка­рикатуристов приш­ла из ар­хитектуры, дру­гая — из ме­дицины (особенно хо­рошо по­лучается рисовать у пси­хи­атров). Поэтому мы — та­кой сброд деятелей искусства.

Помните свою первую карикатуру?

Конечно! Долгое время я везде рисовал для себя каких-то носатых чуваков — на салфетках, на листках с пятнами от вина. Тогда была эпоха Пет­рова в «Литературной газете», скорее всего, именно у него я этих носов и нахва­тал­ся. Когда я служил на Красно­знаменном Черномор­ском флоте, то был ответст­венным за все стенгазеты, во­енные листки и прочее. Нас­тоящей профессии у меня не было — и до сих пор я ос­таюсь тем, кого в советские времена называли «разгильдяями». Ес­ли бы мне кто-то сказал лет в 20, что я стану карикатуристом, я бы очень удивился! В те времена я совсем не задумывался о своем будущем.

Следующий эпизод моей карьеры случился в подмосковном Одинцове, а точнее в местной газете «Новые ру­бежи», куда моя коммуникабельная теща отнесла мои работы со словами: «Это гениальный художник-карикатурист, которого никто не печатает». И вот там и вышла моя первая картинка. Это была иллюстрация к тексту про са­пожника, который то ли про­пивал, то ли терял, то ли пе­репродавал обувь, которую бедные жители района приносили ему в ремонт. Нарисовал я тогда сапог с крыльями, уле­тающий в форточку. В об­щем, какая-то жуть в духе журнала «Крокодил». Но я был так горд!

В те времена я жил одним днем, пил психоделический советский портвейн и ходил по редакциям, считая свои кар­тинки гениальными. Но по­чему-то их никто не хотел пе­чатать! МК («Московский ком­сомолец» — Прим.ред.) в моем списке вообще не было, а там оказался клуб карика­ту­рис­тов, о котором я узнал совершенно случайно. Я пришел, у меня тут же отняли картинки — и уже через не­делю опубликовали сразу 4 шту­ки! И пусть они были размером со спичечный коробок на последней странице, но я, наверное, месяц не спал от счастья. Тог­да меня и позвали в газету художником.

Но в этот момент вы уже ставили спектакли в театре «Ромэн»?

Да, и это могло стать моей профессией. Но для того, что­бы ставить спектакли — даже в цыганском театре — нужно было вступить в партию, чего мне ужасно не хотелось. Я но­чами читал антисоветчину из­дательства «Посев» — от Ша­ламова до Алешковского, а ут­ром главный режиссер те­атра Николай Алексеевич Сличенко приглашал меня в кабинет и с грустными глазами говорил: «Алексей, надо вступать в пар­тию». Так как тогда — в 88-м году — уже было нес­коль­ко партий, я иронично уточ­нял: «В какую?». Он го­рестно ма­хал рукой — в общем, я не стал театральным режиссером. Зато с 1991 года у меня выхо­дит в МК по не­сколько рисунков в день. Я, кстати, легко влился в коллектив, потому что актеры и жур­налисты очень похожи — тоже обидчивые, как дети, и все делают в последний момент.

В европейской и американской традициях карикатура занимает очень значимое место. Во Франции многие покупают ту или иную газету, чтобы увидеть новый рисунок, авторы которых известны каждому. Почему же у нас этот жанр всегда оставался «на последней странице со спичечный коробок»?

Это вопрос свободы прессы и общества вообще. Например, в 90-е годы карикатура была достаточно популярной. Се­й­час у нас контрактная система — я не могу печататься в других изданиях, кроме МК. Но тогда я рисовал для массы изданий — и однажды вышло 22 мои картинки за один день! В советское время вся сатира, в любое ее форме, была низведена до борьбы с нерадивыми сантехниками и управдомами. Первая карикатура на политиков, опубликованная в МК в начале девяностых, вызвала такой переполох! Помню, это были Рыжков и Ельцин. Мы шли гуськом, как по болоту: напечатали кар­тинку про Ленина — не уво­лили! Значит, дальше можно ид­ти. А сейчас, когда наша де­мократия стала ужиматься, как шагреневая кожа, можно пересчитать по пальцам бу­мажные СМИ, где остались карикатуры. Все ушло в интернет.

Вы сотрудничаете с МК больше 20 лет — и за это вре­мя произошла масса глобаль­ных перемен в стране. И га­зета тоже на это как-то реагирует, меняет тон и направленность. Как это все влияло на вашу работу?

Сегодня есть какие-то ограничения. Появился этот монстр — Роскомнадзор, который запрещает все. Мне не разрешили как-то нарисовать свастику на антифашистской карикатуре! Какой бред! При­ходится все выкладывать в «Фейсбук». Кажется, нас пы­таются вернуть в СССР те люди, которые ментально дав­но живут на Западе. Но я по­нимаю, что могу подвести га­зету, если буду делать что-то экстремальное.

Картинки про политику — тут принцип простой: главное не трогать «папу». Думу, правительство, чиновников можно хоть под асфальт закатать. Хо­тя я умею рисовать Пути­на, потому что делал иллюстра­ции к сборнику его цитат «Пу­тинки». После этого меня поз­вали в передачу на НТВ, что­бы спросить, как же рисовать президента. Я начинаю рас­ска­зывать: «Рисуем нос уточ­кой…». Съемку тут же оста­нав­ливают и говорят: «Алек­сей, они не терпят, ког­да над ними смеются. Назо­ви­те это, например, „нос палача“! Им нравится, когда их боятся».

Но, честно скажу, политики я за свою жизнь наелся. В 90-е у меня выходило в день по три Ельцина и по три Хас­бу­латова. Но за чудачествами новых политиков я даже не успеваю, сейчас вы­ходит столь­ко абсурдных за­конов, что можно становиться персо­нальным карикату­рис­том Гос­думы. У нынешних СМИ с властью простой договор: вы пишите что хотите, а мы бу­дем делать что хотим. Кари­катура у нас в стране уже давно не оружие борьбы, а просто иллюстрация к тексту.

Но в целом я не чувствую какой-то серьезной цензуры — как рисовал на острые те­мы, так и рисую. Хотя в 90-е я хулиганил вовсю — редактор частенько хватался за сердце, но отмазывал меня от недо­вольных. Сегодня этими воп­росами занимается наш юридический отдел, они же просматривают мои карикатуры на предмет, например, оскорбления государственной символики. А то однажды я перепутал цвета — и получился флаг дружественной Сербии.

На какие темы вы не любите рисовать?

Я практически не трогаю те­мы международной политики. Мне периодически присылают каталоги политической карикатуры — и чаще всего она довольна примитивна. Здесь свои — там чужие. Из года в год одни образы: волосатые руки ЦРУ, китайский милитаризм, немецкий реваншизм, английский бульдог на привя­зи у дяди Сэма. И это каса­ется не только России — в за­падных каталогах тот же на­бор штампов.

Больше 20 лет каждый день вы рисуете по несколь-ко картинок! Вам это не при­едается? Не превращается в рутину?

Знаете, нет. Во-первых, у меня есть определенное са­молюбие, и каждую картинку я делаю так, чтобы читатели не могли сказать: «Ой, Мери­нов стал левой пяткой рисовать!». Во-вторых, это моя профессия — и я каждый день с азартом жду, а какая будет сегодня тема? Тем более, что иногда мне высылают тему за полчаса до сдачи номера в печать! Я ругаюсь, угрожаю подать заявление об уходе или уйти в запой, но сам-то понимаю, что никуда уже не денусь. Ведь это не дает мне расслабиться! Для себя я наз­вал это «синдром бегущей собаки» — когда за тобой бе­жит собака, ты любой забор перепрыгнешь.

А потом, ведь раньше МК была одной из самых популярных газет в стране — ее тиражи зашкаливали. Когда у нас несколько лет назад был праздник в Лужниках, ко мне очередь стояла с километр — и все с грибочками и огурчи­ками, как к Якубовичу в «По­ле чудес». Причем, не автограф просили, а выпить вместе! Так что к концу вечера я лежал на лавочке, как Ленин в Мавзолее. Веселые были времена! У нас в редакции раньше был свой бар, предс­тавляете? Сейчас отняли ли­цензию на алкоголь, бар зак­рыли — я вообще не представляю, чем там теперь журналисты занимаются. Я почти не заезжаю в редакцию, потому что там стало скучно — сидят серьезные люди, пьют кофе и думают, как бы им заработать денег, чтобы закрыть кредит. А наше поколение разгильдяев уходит.

Вы сказали, что в редакции вам дают определенную тему. А было ли такое, что вашу картинку поставили под текстом, который противоречил вашим убеждениям?

Бывало. В 90-х годах меня так частенько подставляли. Поэтому сейчас я, пользуясь уже каким-то накопленным авторитетом, жестко обозначаю свою позицию: я — белоленточник, либерал, а еще рокер и футбольный болельщик. Музыка, спорт и политика — это темы, в которых я никогда не буду рисовать ка­рикатуры, противоречащие моим убеждениям. У меня есть право не рисовать для текстов тех авторов, которые мне не симпатичны. Это восп­ринимают в газете с уваже­нием. Зато мне удается ил­лю­стрировать тексты людей, ко­торых я очень уважаю — Мар­ка Анатольевича Захаро­ва, Марка Григорьевича Ро­зовского, прекрасных эконо­мистов и политологов.

На вас как-то повлияла ис­тория, произошедшая с Char­lie Hebdo? Что вы почувство­вали, когда узнали об убийст­ве своих французских коллег?

Конечно. Жить с мыслью, что за рисунки могут убивать, эмоционально тяжело. Тем более, что я тогда сразу вспом­нил трагедию, случившуюся 20 лет назад с журналистом МК Димой Холодовым. Он был военным корреспондентом, расследовал случаи коррупции в армии. Он шел по какому-то следу — и за это ему прислали чемоданчик с бомбой, которая взорвалась прямо в редакции.

Я много давал интервью после Charlie Hebdo. Понимае­те, политкорректность в карикатуре — это вопрос очень сложный. Конечно, какие-то рамки есть. Нельзя смеяться над евреем за то, что он ев­рей, над темнокожим — за то, что он темнокожий. Но можно смеяться над человеческими слабостями, пороками — и здесь не имеет значения, ка­кой национальности принад­лежат их носители. Это же на­ша работа — подчеркивать то, что смешно. Поэтому здесь надо выбирать: либо рисуешь то, что надо, либо уходишь из профессии.

Ваша работа изменилась с технической точки зрения в связи с появлением всевозможных гаджетов?

Конечно, с приходом цвета изменилось многое. Теперь я рисую карикатуры на компьютере, потому что физически невозможно сделать 2 цветные картинки в день. Сна­чала я сопротивлялся техническим новшествам, но дочка заставила попробовать — и у меня началась новая жизнь. Я, понимаете, человек неаккуратный, и когда раск­рашивал раньше рисунки кисточкой, то все было в краске, кроме самой картинки. Однажды моя жена Маша, по­ка я рисовал, поставила рядом блюдце с вареньем, я пробую и думаю: «Что за гадость она мне подсунула?». Оказалось, вареньем я все это время раскрашивал, а на вкус пробовал тушь. Но для выс­тавки, конечно, я готовил все карикатуры вручную.

А расскажите про выставку в Лондоне и вообще про ва­ши взаимоотношения с этим городом. Я знаю, что вы его очень любите.

У меня снесло голову, когда я первый раз в Лондоне оказался! Я ехал с определенными стереотипами, которые сидят в голове у каждого русского: англичане замкнутые, Лондон серый и скучный, все такие чопорные и в тумане. Но я был потрясен! Город оказался ажурный, прозрачный, уютный, а люди — таких людей я нигде не встречал. Однажды сел я на автобусную остановку на Оксфорд-стрит, достал из сапога фляжку и решил пригубить чуть-чуть. Вдруг кто-то стучит с другой стороны по стеклу, я оборачиваюсь — а там сидит дедушка лет 70 с такой же фляжкой и предлагает мне чокнуться! В тот момент я понял, что Лон­дон — это самый потрясающий город в мире.

Потом, конечно, это рай для старого рокера: магазины плас­тинок в Сохо, рокерские ла­вочки в Кэмдэн, бесконеч­ные пабы, где запросто висят портреты Deep Purple с автографом. С пабами у меня связана забавная история. Сидим мы однажды с коллегой в ре­дакции. На дворе — день Свя­того Патрика. «А давай по па­ре пинт в честь праздни­ка?», — предложил он. Отлич­ная была идея, только все па­бы в городе оказались забиты, причем ирландцами. «Слушай, если все ирландцы здесь, то в Лондоне их нет?», — осенило меня. И что вы думаете? Че­рез 2 часа мы уже были в Ше­реметьево, а еще через полдня — пили пиво в пабе!

Перед выставкой я очень волнуюсь. Как меня примет любимый город в качестве художника? Это определенный вызов! Я долго отбирал работы — за 30 лет их накопилось немало. Получилось чуть больше 50 карикатур, на самые разные темы — и на злобу дня, и о политике, и о пабах, конечно. Очень надеюсь, что лондонская публика примет нас хорошо.

Беседовала Юлия Варшавская

Выставка карикатур Алек­сея Меринова открывается в Пушкинском доме 13 ноября. Подробности тут.