Дмитрий Дюжев: «Я – универсальный солдат»
17/02/2016 13:04

Дмитрий Дюжев: «Я — универсальный солдат»

 21 февраля лондонские театралы смогут увидеть трагикомедию «Свободная любовь» по пьесе американского сценариста Леонарда Герша. Главного героя — слепого юношу по имени Дональд — в ней играет Дмитрий Дюжев, известный многим еще со времен культового сериала «Бригада». Мы встретились с актером в Москве, чтобы поговорить о его роли в спектакле, взглядах на профессию и режиссерских опытах.  

— Дмитрий, если бы вам вдруг предложили поменяться местами со зрителем и написать рецензию на спектакль «Свободна любовь», что бы вы о нем сказали? Чем эта история любви отличается от всех остальных?

— Сложная задача! Наверное,  я бы написал, что это история, в которой эгоизм преобладает над всем. Он проявляется даже в отношениях матери и сына. Только она эгоистка в своей любви, а он эгоист — в своем побеге от любви. Любви, которая, как вирус, залетела в окно и осталась с ним, хотел он этого или нет. Это еще одна тема спектакля — случайность нахождения молекулы любви в хаотичном своем путешествии. Но заслуживает ли человек эту молекулу? Нет, она появилась неоправданно и незаслуженно —  как часто бывает и в жизни.

— Вы однажды назвали роль в этом спектакле одной из самых сложных в своей актерской карьере.  Связано ли это с тем, что ваш герой не видит?

— Во-первых, этот персонаж — мой полный антипод. По характеру, по философии. Во-вторых, действительно, эта роль тяжело далась мне психофизически. Чтобы научиться играть незрячего человека,  я даже пошел в общество слепых, откуда меня с позором выгнали.

— Выгнали?  

— Представьте себе! Интересная история получилась. Это было около 10 лет назад. Я спокойно прошел в здание — охраны не было. Увидел, что слепые люди сидят на занятии, все проходило в полной тишине, было слышно только, как они водят пальцами по листам. Наверное, это было чтение. Как только я начал наблюдать за ними, пытаясь найти прообраз для своего героя, неожиданно прибежала женщина — видимо, одна из сотрудниц — и стала спрашивать, что мне нужно. Я объяснил, что я артист, и мне нужно подготовиться к роли.

— Она вас не узнала?

— Нет, хотя «Бригада» уже вышла. Она почему-то зацепилась за слово «наблюдать» и стала говорить, чтобы я шел наблюдать в зоопарк. «Здесь вам не цирк! Здесь люди, у которых трагедия! Они ущемленные, на них нельзя просто стоять и смотреть!», — кричала она на меня. Меня удивила такая болезненная реакция, ведь в Европе, наоборот, людей с физическими особенностями пытаются вывести в жизнь, чтобы они могли общаться, социализироваться. А тут их держат, как будто в колонии, и говорят, что на них нельзя смотреть, потому что они ущербные. Возможно, сейчас что-то изменилось, ведь прошло много лет. Но тогда меня выгнали с позором.

Пришлось искать другие пути. Через знакомых я нашел слепого парня, который живет в Подмосковье. Он занимался бизнесом, был достаточно адаптированным к нормальной жизни. Меня поразило его внутреннее видение пространства — иногда до такой степени точное, что начинаешь сомневаться, на самом ли деле перед тобой незрячий человек! Этот парень как раз смотрел сериал, так что был только рад мне помочь. Мы провели вместе целый день — и все, что в дальнейшем я использовал в спектакле, дал мне именно он. Он приоткрыл мне дверь в мир слепых людей.

— И каким оказался этот мир? Как вы в дальнейшем вживались в этот образ?

— Он оказался очень симпатичным. Это такое уютное пространство, в котором ты находишься, как в раковине. У тебя есть определенные привилегии, потому что все знают, что ты не видишь, сочувствуют тебе и заранее тебя за все готовы простить. Мне показалось, что в этом пространстве удобно существовать. Там все намного проще.

И мне как актеру в этом образе комфортно. Например, мне не приходится смотреть партнерам на сцене прямо в глаза. Это избавляет меня от бытовой реальности происходящего. Как бы ты ни играл роль, как бы ни вживался в образ, пытаясь ощутить, что сейчас 19-й век и нет шума города за окном… даже после всей этой работы над собой достаточно бывает одного случайного взгляда или реплики твоего партнера, чтобы на сцену ворвался 21-й век. И это все портит. И в такие моменты думаешь, что хорошо бы всегда играть слепых. Когда я играю Дональда, я чувствую себя защищенным.

— То есть, вы действительно как будто «не видите» во время спектакля?

— Да! Причем я в студенческие годы читал интервью с Аль Пачино, где он рассказывал, как готовился к съемкам «Запаха женщины» и как научился не видеть. Тогда его слова показались мне каким-то самопиаром. А потом я и сам научился в каком-то смысле не видеть — мое зрение на сцене расфокусировано, как бывает при сильной близорукости. Видишь только очертания людей и предметов. Но иногда бывает очень забавно, когда случайно возвращается фокус — и мы с партнерами встречаемся глазами. Они так пугаются! Они ведь привыкли, что по сцене бродит «слепой». Такая реакция мне приятна — она означает, что партнеры по сцене мне верят.

— Существует достаточно распространенное убеждение, что «мужчина любит глазами». Мы покупаемся на первое внешнее впечатление, и только потом узнаем душу и характер человека. Но у вашего героя нет такой возможности, он не видит, поэтому лишен всего этого внешнего флера. За что он влюбляется в свою соседку? Как вообще этот «механизм» срабатывает у слепых людей?

— Действительно, незрячий человек не обманывается внешним фактором, на который мы обычно клюем, складывая свои стереотипы из детства. Зато у них обостренные обоняние и тактильные ощущения. Когда говорят «химия любви» — это про слепых.

В спектакле есть интересная сцена. У Дональда была предыдущая подружка, его первая влюбленность. И когда наша героиня Джил спрашивает его, какая она была, он отвечает: «Красивая!». «А откуда ты знаешь?» — удивляется Джил. И Дональд сказал, что может потрогать человека и представить, какой он. У него в воображении появляется образ, в который он влюбляется.

— У многих актеров — даже очень талантливых — есть свое амплуа, некий узнаваемый образ. Однако каждый раз, когда я вижу вас в кино, у меня появляется ощущение, что это совершенно новый человек, несмотря на вашу фактурную внешность. Как вам это удается?

— Понимаете, я учился у Марка Захарова. А у него жесткая диктатура. Знаете, немецких композиторов — особенно Баха — обвиняют в том, что они создавали музыку «математически» — раскладывая ноты по математической схеме.  Так вот, Марк Анатольевич по-своему математик и программист от режиссуры. Его даже называют «человек-компьютер». Я не знаю формул и уравнений, по которым он создает свои спектакли, но он выпускал со своего курса универсальных солдат. Он говорил: «Вас можно бросить в любой материал, в любой театр, любую труппу, к любому режиссеру — и вы справитесь». А дальше по Станиславскому: из неудобного сделать приятное. Если режиссер сказал висеть на потолке и читать монолог Гамлета, значит, именно так и нужно.

Так что я — универсальный солдат. Хотя потом, когда в мою жизнь пришла режиссура, я вдруг из этого солдата попытался научиться быть самостоятельным генералом. Научился. А вот быть самостоятельным артистом — не могу. Я для себя загадка, от которой мне интересно удивляться. А если я начну себя понимать, то мы можем и не подружиться.

— А вам важна нравственная составляющая того образа, который вы играете? Есть роли, которые вы не будете играть, потому что этот персонаж противоречит вашим личным взглядам?

— Нет, не важна. Чем отчужденнее это будет от меня самого, тем лучше. Кстати, я знаю, что Федор Шаляпин, когда пел арию Мефистофеля в «Фаусте», ужасно боялся. Он даже молился за то, чтобы не уподобляться своему герою.

— Объясню, почему я задала этот вопрос. Я читала, что перед тем, как сыграть в «Бригаде», вы советовались со священником — и пока не получили его благословения, не соглашались на эту роль.

— Да, так и было.

— И тогда я вспомнила, что когда гремела «Бригада», мне и моим друзьям было по 13-14 лет. И вы — главные герои сериала — были для нас настоящими кумирами. Мальчики вам подражали, строили из себя «бандитов». И одновременно с этим было много споров о том, зачем вообще романтизировать людей, которые по сути своей являются преступниками.  Актеры невольно наделили их таким обаянием, что эти преступники оказались чуть ли не положительными героями. Вы сейчас, по прошествии лет, как к этому относитесь? Сыграли бы Космоса снова?

— Конечно, сыграл! Это же художественное произведение, а не документальный фильм. В нем есть герои, которые достигают каких-то своих целей. Хорошие они или плохие — это вопрос морали. Цели романтизировать преступников у нас не было — мы просто хотели снять хорошее остросюжетное кино. И нашелся очень талантливый режиссер Алексей Сидоров, который подарил нам такие роли и такие жизни известных артистов.

Это мальчишеская история, в которой мальчишки живут в мире, где каждый сам за себя и против всех. Такое время было. Если ты хотел состояться, то нужно было выйти и сказать: я против всех. А не хочешь быть личностью, то сиди тихо и живи так, как тебе говорят остальные. Собственно, как раз про этот маленький и незаметный мир и рассказывает пьеса Герша. Наверное, даже в мире муравьев можно найти целую планету.

— Вы уже неоднократно пробовали себя в качестве режиссера. Этот опыт «по другую сторону камеры» как-то повлиял на ваши взгляды на актерскую профессию?

— Да, конечно. Все мои знакомые, которые получили актерское образование, а потом перешли к самостоятельному созданию истории, признаются,  что с этого момента они стали идеальными артистами! Потому что, хоть тебе и говорят 5 лет в институте, что артист — это инструмент, который должен уважительно относиться к режиссеру, научиться этому невозможно. Только когда сам встаешь по другую сторону камеры, начинаешь понимать, насколько тебе нужны эти послушные инструменты.

Однажды, на съемках фильма «Каникулы строгого режима», мы сидели в гримерке вместе с Владимиром Меньшовым. И я его спросил: «Вы такой талантливый режиссер! Наверное, вам хочется в сцену привнести что-то свое?». А он, к моему удивлению, ответил: «Ну что вы, что вы! Я глубоко уважаю нашего режиссера. Это его кино и его пространство». И Меньшов абсолютно прав. Все остальное — лишь переход в те глупости, которыми многие артисты живут. Мы, конечно, очень самонадеянные. Но, узнав нового себя, я понял, что бы хотел изменить в «старом». Кажется, я научился быть бОльшим другом режиссерам, с которыми я работаю теперь.

— Вы планируете снимать кино в дальнейшем?

— Мне бы очень хотелось, но сейчас просто невозможно найти финансирование для съемок. А репетировать и снимать в какой-то квартире, как вынуждены сейчас делать некоторые режиссеры, мне не хочется. Понимаете, я люблю кино как живопись. Мне важна мизансцена, перспектива, обманный поворот одного и того же пространства. Все это возможно только во время полноценных съемок.

В целом, я думаю, мы возвращаемся в 90-е, когда не было денег и все киношные цеха разбежались. А потом, в начале 2000-х, их невозможно было собрать, на площадке работали случайные люди. Все это создавало антирабочую ситуацию. А ведь в кино так важно единство, атмосфера. И это очень грустно. Ведь жизнь без кино — пустая. Она наполняется смыслом, только когда ты живешь в этом актерском счастье — под глазком человека, подглядывающего за тобой через объектив, как через замочную скважину.

Беседовала Юлия Варшавская

Фото вверху: ТАСС / Игорь Кубединов. Предоставлено фондом ВАРП.

Комментарии
Пока нет комментариев
Возникли вопросы?
Напишите нам в редакцию
Angliya в Instagram
© Angliya 2024