Сергей Мазаев: «Лондон для рокера — как Мекка для мусульманина»

Британскую столицу му­зы­канты из «Морального ко­декса» пытаются взять с третьего захода — и, ка­жет­ся, в этот раз она сдаст свои крепости. В преддверии первого сольного концерта «Морального ко­декса» в Лондоне, который пройдет в клубе Under the Bridge 10 июня, мы встре­тились с бессменным лиде­ром группы Сергеем Мазае­вым, чтобы поговорить о свободе, клас­сической му­зыке и других ценностях.  

— Сергей, нашу редакцию очень удивило, что в афише вашего лондонского концерта говорится, что это «первое сольное выступление „Мо­рального кодекса“ за грани­цей»! Неужели за 26 лет су­ществования такой популярной группы не было ни одних заграничных гастролей?

— Не совсем так. Это будет первое коммерческое выступ­ление в Лондоне, которое мы делаем своими силами. Для нас, рокеров, первый визит в Британию был похож на по­ездку правоверного мусульманина в Мекку. Мы записали свои песни в легендарной студии на Эбби-роуд с великим продюсером Крисом Кимзи. И потом сыграли концерт для друзей в одном из самых по­пулярных джазовых клубов Ronnie Scott’s. Нашей целью не было извлечение прибыли, поскольку времени на рекламу концерта практически не оста­валось. И потом, качест­венно население русского Лон­дона было другим. Хотя благодаря помощи нашего друга Лены Лагутенко удалось собрать небольшой зал. Но в тот раз Лондон для нас произошел, а мы для него — нет.

Так что выступление за границей в большом зале, с афишами и рекламой — это все действительно происходит с нами впервые. Конечно, мы много раз участвовали в международных фестивалях, бы­ваем в гостях у частных лиц, но сольный большой концерт даем первый раз.

— Как же так получилось?

— Мы всегда много работали в Москве и России, сами за границу не просились, а всевозможные прокатные фирмы к нам не обращались. Может быть, существуют какие-то рейтинги, в которых нас нет, и поэтому мы не попадаем в зону экономической целесообразности. Меня это удивляет, конечно.

— Четыре года назад вы выс­тупали на «Русской Маслени­це», проходящей на Тра­фаль­гарской площади, и даже да­ли нашей газете небольшое интервью, в котором, в том числе, сказали, что мир дол­жен равняться по западному образцу…

— Не то, чтобы равняться… Ведь мы и так являемся за­падной цивилизацией! Мы хотели ее опередить с по­мощью мировой революции, но этого не произошло. Поэ­тому сейчас мы возвращаемся к ней по всем культурным нормам — а я имею в виду именно их, а не политическое устройство, которое может быть самым разным. А вот культура — и, главное, культура быта — должны быть западными.

— Но, кажется, с тех пор произошло довольно много международных политических событий, которые сделали для России саму эту форму­лировку «ориентация на За­пад» нежелательной?

— Я отношусь к этому так: кто меня не понимает, это его проблемы. Я могу пояснить свои слова всегда. Ведь Запад — это просто некое понятие о западной или европейской цивилизации. И классическая музыка, и балет, в которых мы сильнее всех, пришли к нам именно оттуда. И рок-н-ролл тоже пришел к нам с Запада. Так что мы западная цивилизация. В конце концов, надо посмотреть на иммигрантские потоки — и пока они не в пользу Востока.

Я ведь тоже мечтал в юности выехать из Советского Союза, потому что чувствовал себя в «тюрьме». Но когда я попал в так называемый «свободный мир», я понял, что он и у нас есть.

— Я задала предыдущий воп­рос потому, что вы всегда достаточно открыто выражаете свою позицию по различным социальным и политическим вопросам. Вы не чувствуете, что свободы для выражения этих мыслей стало меньше в последнее время?

— Нет, не чувствую. По себе — точно нет. А криков об этом всегда было много. Я вижу, конечно, вопиющие случаи иногда в регионах, но это скорее вопрос о личностях, которые там всем распоряжаются. Вы можете задать мне любой вопрос, и я на него отвечу.

— Тем не менее, некоторое давление за последние годы почувствовали и в журналистике, и в театре, и в литературе…, а что происходит в музыкальном мире?

— Понимаете, музыка бессловесна. По этому поводу есть замечательная история про русского композитора Мяс­ни­кова. Однажды большевики пришли к нему и стали требовать отчитаться о своей работе. Он им отвечает: «А я симфонию заканчиваю» — «Какую такую симфонию?» — «Кол­хозная симфония № 1» — «Хо­рошо, это то, что нам надо. Тогда будешь ректором кон­серватории!» Потому что вре­мя требовало такую музыку. Если музыкант идет в ногу со временем, у него всегда все в порядке.

— Но кто-то готов идти в ногу со временем, а кто-то — нет! По крайней мере, за последнее время было несколько случаев, когда музыканты выражали свое отношение к политическим вопросам, и им за это доставалось от собственных же поклонников…

— Например, кто?

— Тот же Макаревич или Земфира, которая подняла на концерте флаг Украины.

— Но, милый мой, ты же знаешь, что идешь против власти! Приготовься тогда к от­вету. Власть — она сильная. Че­ловек сам выбирает средства протеста и выражения своего мнения. Мне кажется, у Ма­ка­ревича это всегда лучше всего получалось в музыке. Если бы он ничего не говорил, а просто сочинял песни на те же самые темы, это было бы более… стоически! Конечно, в таком виде его мысли остались бы понятны только тем, кому должны быть понятны… Но он предпочел, если говорить фигурально, разжевывать толпе кислую капусту. А мне кажется, что толпа и без нас разбирается в кислой капусте.

— А для вас самого важно че­рез музыку выражать какие-то идеи, взгляды?

— Конечно, но мы поем в ос­новном о любви. Хотя у нас много и социальных песен — в одной из них даже упоминаем Анатолия Чубайса. Тогда его имя было притчей во языцех, и мы решили отразить в пес­не этот момент нашей истории. В другой композиции — «Право на жизнь» — отражены трагедии, которые произошли в Нью-Йорке и Беслане. Но, честно говоря, меня больше волнуют вечные ценности. Все проходит, остаются только любовь и воспоминания о любви. Хотя и любовь тоже стала другая в последнее вре­мя, отношение к институту брака изменилось.

— Вы ощущаете, что те молодые люди, которые приходят сегодня на концерт «Мораль­ного кодекса», как-то иначе относятся к отношениям и семье?

— Все люди по-разному относятся. Мне бы хотелось, чтобы они понимали, что это базо­вые ценности. Человек чувст­вует себя полноценным тогда, когда он вырос в полной семье. Есть статистика, с ко­торой не поспоришь: 80% всех преступников — это сироты или дети из неполных семей.

— Правда ли, что изначально группа «Моральный кодекс» создавалась для продвижения на западном рынке. Сейчас, оглядываясь назад, не жалеете, что не сложилось?

— Да, мы хотели поехать за границу и стать частью общей культуры. И с музыкальной точки зрения так и получилось — нам не хватило лишь серьезного продюсирования и инструментов для продвижения. Но у нас и здесь были возможности заниматься тем, что нам нравится. А тогда, в конце 80-х, мы думали, что такой возможности не будет. Но все оказалось иначе.

- А сегодня, на ваш взгляд, российский рок и джаз развивается в одном направлении с западной музыкой, или у него свой некий путь?

— Какие-то особенности, ко­неч­но, есть, но в целом это об­щая культура. У нас много этнических мотивов. Вы знаете, что практически вся советская музыка построена на еврей­ском фольклоре? И во­обще, нашей музыке свойст­венно такое приятное переплетение разных культур. Мы имеем очень богатую пе­сенную историю, легкодоступную для освоения любым человеком.

Если говорить конкретно о джазе как о явлении западной культуры, то не могу не ска­зать о моем друге Игоре Бут­мане, которого знают во всем мире. Я имею честь пе­рио­ди­чески выступать с его ко­ман­дой. Это коллектив ми­рового класса, от творчества которого получают удовольст­вие люди в любой точке мира. Игорь в очередной раз доказал, что мы такие же люди, как и в остальном цивилизованном мире.

— Кроме того, вы ведь в пос­ледние годы вернулись и к исполнению классической му­зыки. И всегда во всех интервью подчеркиваете, что вы в первую очередь классический музыкант. Почему для вас это важно?

— Потому что это основа основ. Понимаете, есть фитнес, а есть спорт высоких достижений. Классическая музыка — это бесконечно сложное ис­кус­ство и потрясающее лекарство от звездной болезни. Ты играешь с людьми, которые посвятили классике всю жизнь. Это настоящая элита — в самом лучшем смысле слова. Да, они зарабатывают мень­ше, но они занимаются нас­тоящим искусством. Они зак­лючают договор с музыкой, который нельзя нарушить — как только ты ее предаешь, музыка заканчивается.

Я счастлив, что смог вернуться в классику. Я занимаюсь на кларнете с замечательным музыкантом Игорем Федоровым, организовал свой квинтет, с которым мы даже выпускаем пластинки. Это вдохновляет меня и разбавляет рутину «Морального кодекса» — мы вместе уже 26 лет,  и это большой срок.

— Когда вы вернулись в клас­сику, то говорили о своем же­лании приблизить друг к дру­гу аудиторию «Морально­го кодекса» и тех, кто обычно хо­дит в филармонию. Вам уда­лось осуществить эту цель?

— Конечно, изменения есть. И для многих моих друзей, ко­торые были поклонниками классической музыки, было большим удивлением увидеть меня на сцене в таком амплуа. Но, понимаете, я не уверен, что нужно привлекать к это­му действительно большое количество людей. Это камерное искусство — даже само название произошло от итальянского «camerа» — ком­ната. Величина оркестров за­висела в те времена от коли­чества зрителей в зале. Пото­му что так музыка наполняла всю комнату. Так что здесь нельзя мыслить в категориях «Макдональдса».

— А как вам идея, которую придумали в Вене, когда лю­ди, не успевшие купить билет в Оперу, могут посмотреть трансляцию на улице на большом экране, сидя на специальных стульях или прямо на траве?

— Здесь другая причинно-следственная связь. Такая идея появилась потому, что спрос превысил предложение. Мест в зале не хватило, а у людей есть потребность смотреть эту трансляцию. Если мы сейчас повесим экраны, москвичи будут просто прохо­дить мимо. Это большое заб­луждение, что можно что-то навязать народу, если он не хочет.

Беседовала Юлия Варшав­ская, главное фото Данила Головкина