Дина Рубина: «Масштаб литературы измеряется ее качеством, а не местом проживания автора»

Когда речь заходит о книгах этого писателя, самая слож­ная задача — определиться с любимой. Что бы вы ни взяли — от иронич­ных и очень жизненных рас­сказов до мистического «По­черка Леонардо», за каж­дой строкой незримо присут­ст­вуют харизма и самоиро­ния их автора. Именно поэ­тому творческий вечер Ди­ны Рубиной, который пройдет уже в эту пятницу, 16 сентября, пропустить ни­как нельзя — говорят, когда персонажи ее произведений начинают го­ворить голосом своего автора, происходит настоящее чудо. А мы тем временем задали писатель­нице де­сять важных вопросов — о грядущем вечере, эмиграции, экранизациях и жанровых экспериментах.

— Дина Ильинична, совсем ско­ро пройдет ваш творческий вечер в Лондоне. В афише на­писано, что это будет ваше первое выступление здесь.

— Это неверно, просто создате­ли афиши внесли «свое виде­ние» ситуации. Я была в Лон­доне лет пять-шесть назад на книжной ярмарке и выс­ту­па­ла перед очень ма­лень­ким кругом любителей литературы. Но — согласна, это очень странно, что при своей любви к английской литературе, анг­лийской живописи, му­зыке и…мебели (что немаловажно!) я до сих пор не исходила Лон­дон вдоль и поперек. Пос­тараюсь соответствовать в ближайшие годы.

— Какую программу вы гото­ви­те для лондонских зрите­лей? Будете зачитывать от­рыв­ки из своих произведений?

— Читать буду непременно, пос­кольку это всегда и есть гвоздь любой моей программы. Я ведь «актерка», я привезу начитанные мною же аудиодиски моих книг, которые можно будет приобрести. А вот что именно буду читать и о чем го­ворить… это я и сама узнаю тогда, когда выйду на сцену и всмотрюсь в лица в зале. Я ведь выступаю более сорока лет, как говорит моя мама: «На этом деле собаку съела и вторую доедаю». Программа зависит от публики.

— Недавно в Санкт-Петер­бур­ге прошла выставка по мотивам ваших новелл «Окна», где через живопись, скульп­туру, графику был передан важный смысл ваших произведений. Кроме того, вы создали литературно-музыкальный спектакль «Цыганка», который прошел с гастролями весной. Вам интересно объединять литературу с другими жанрами?

— Собственно, неудовлетворенность «тишиной» литературного текста, рядами букв, сквозь которые надо рассмотреть краски и почувствовать запахи, — всегда побуждала меня расширить рамки, как в самом текс­те, описывая все краски и за­пахи, и звуки, так и на сцене — с помощью дру­гого вида ис­кусства. Спек­такль по рассказу «Цыганка» в этом смысле довольно примечателен. Лари­са Герштейн подобрала 25 ста­ринных цы­ганских романсов, которыми она сопровождает мой текст. Получился такой вот «рассказ с сопровождением», то, что мы всегда называли «литературно-музыкальная композиция». У Ларисы низкий, сильный, совершенно «цы­ганский» голос, да и я не пискля… — получился динамичный и захватывающий спектакль. Это — второй опыт. Есть у нас с ней еще спек­такль по моей по­вес­ти «Воск­ресная месса в То­ле­до», и там Лариса поет ро­ман­сы и песни на испанском и ла­дино, и все 15-18 века… Зал сидит заворо­женный. Я объ­ясняю это как раз слиянием музыки и текста.

— Если продолжить эту тему, как вы относитесь к экранизациям своих произведений? В частности, многие упрекали фильм, снятый по вашей по­вести «Синдром Петрушки», в том, что он не передает ат­мосферу, смыслы, настроение написанной вами истории.

— Ни один полуторачасовой фильм никогда не передаст «смысл, настроение и атмосферу» большого романа. Надо ясно понимать, что кино — это другое искусство, оно не обязано иллюстрировать текст. Оно всегда — что-то другое, как правило — на ос­нове не­кой центральной темы романа. Что касается моего отношения ко всем экраниза­циям… я люблю повторять с не­которой грустной иронией, что автора романа надо убивать ДО премьеры фильма, во имя милосердия.

— Насколько герои ваших книг похожи на вас? На первый взгляд, сразу бросается в глаза всепроникающая самоирония, которой вы наделяете большинство своих персонажей. А что еще? Есть ли у вас, используя термин из школьных сочинений, собирательный «лирический герой»?

— Вы, конечно, помните знаменитое высказывание Флобера: «Госпожа Бовари — это я»? Этим все сказано. Следует только добавить, что мои ге­рои вовсе не лирики — в сво­ем путешествии от начала к концу книги они обрастают дополнительными побуждениями, чертами характера, привычками и прочими обертонами, без которых настоящей литературы просто не возникает.

— Существует достаточно распространенная идея о том, что человек, деятельность которого напрямую связана с языком, сложнее всего адаптируется к жизни за границей. Согласны ли вы с этим утверждением? И как вам удалось стать исключением из этого «правила»?

— А почему вы решили, что я — исключение из правила? Я вовсе не исключение. Ибо Из­раиль — это мой дом, огромный кусок жизни — четверть века, что ни говорите, — это страна моих детей и внуков, за которую я болею душой… Но к моей работе, к моей ли­тературе Израиль отношения не имеет. Моя жизнь действительно благополучна в бытовом смысле, я с комфортом обосновалась в одном из престижных и приятных пригородов Иерусалима, но все это — следствие моего успеха именно в России, мои тиражи в издательстве ЭКСМО и мои переводы на иностранные языки — тридцать шесть стран, включая Албанию и Турцию… Только не Израиль.

— Дмитрий Быков когда-то сказал о вас: «Мне кажется, что перемещение в Израиль сделало ее прозу ярче, дина­мичнее, но при этом она по­теряла в масштабе». Как вы оцениваете влияние иммиграции на ваше творчество?

— А что есть масштаб в нас­тоящей литературе? Возмож­но, Дмитрий Быков считает, что все должны писать в рифму или прозой о политических реалиях? Тогда великая (тон­кая) книжка Хемингуэя «Ста­рик и море», в которой на про­тяжении страниц рыбак ловит большую рыбу, совершенно «не масштабна». Не говоря уже о такой книге, как «Мадам Бовари», — история кокотки…или о странствую­щем психе по фамилии Ки­хот…ну и обо всей, в сущности, мировой литературе, ВСЕГДА основанной на конк­ретной истории конкретной личности, в конце концов — и на личных «не масштабных» переживаниях автора, пусть даже переданных через литературных героев. Масштаб литературы всегда измерялся ее качеством, а не местом проживания автора.

— Сегодня (по крайней мере, в Лондоне) появилась новая вол­на российской иммиграции, которая называет себя «гло­бальными русскими» и стара­ется отмежеваться от тех, ко­му приходится после переезда занимать низкооплачиваемые должности или выполнять «грязную» работу. Вы же рассказывали, что в первое время в Израиле вам приходилось, в том числе, убирать квартиры за 10 ше­келей — и что это был важный жизненный опыт. Что он вам дал?

— Ничего. Пятьдесят шекелей за пять часов тяжелой работы в чужом доме. Но тогда у ме­ня не было выхода, надо было кормить детей. А я всегда твердо следую тем обстоя­тель­ствам, которые предлага­ют мне жизнь и чувство долга. Важным жизненным опытом я называю это потому, что могу использовать его в своей прозе. Но когда у писателя есть деньги для того, чтобы спокойно работать — да что угодно делать, — это прекрасно. Меня же всегда спасало легкое от­но­шение к деньгам. Я чувст­вую себя обеспеченным человеком, и когда у меня в карма­не 30 шекелей, и 300, и 30 тысяч. Просто я трачу эти раз­ные суммы на разные вещи.

— Что вы чувствуете сегодня, приезжая в Россию? После стольких лет за границей не ощущаете ли вы некоего раз­рыва между собой и современ­ным российским читателем?

— Разрыва со своим читателем я не ощущаю никогда — если это действительно мой читатель, то есть, человек, который годами идет со мной от книги к книге, взрослеет, ста­реет, переживает драмы, хо­хочет над комедийными страницами… Это самый близкий мне человек! И это подтверждает множество писем, которые я получаю. Что касается самой страны — да, я там дав­но «проезжий-чужой», не го­воря о политике, в которой я никогда ничего не желала по­нимать. Возможно, поэтому я хотела бы вслед за повестью, над которой сейчас работаю, написать большой роман, ос­нованный на реалиях российской жизни. Это побудило бы меня, как обычно, вгрызаться в плоть жизни, вынюхивать детали, ощупывать предметы и фигуры… словом, делать все то, что я обычно делаю, прис­тупив к новой серьезной книге.

— Что должно случиться в России, чтобы вы захотели вернуться? И что должно случиться в Израиле, чтобы вы захотели оттуда уехать?

— Ничего нигде такого страшного, надеюсь, случиться не должно. Просто я — человек логичных и последовательных действий. Я по гороскопу Де­ва. Считаю, что биография писателя требует внутренней логики и уважения к самой себе. Считаю, что менять страны, как перчатки, это зна­чит разменивать судьбу на тараканьи бега.

Беседовала Юлия Варшавская