До революции и после войны
12/07/2017 12:53

До революции и после войны

кино

Три книги о России от потомственного дворянина, поэтессы-эмигрантки и американских писателя и фотографа

Феликс Юсупов. Мемуары

Не знаю, в курсе ли читатели «Англии», как год назад в Москве случилась давка на выставке Валентина Серова в залах Третьяковской галереи на Крымском валу. Очереди и вынос дверей случился в формате катаклизма, а феномен явления так и остался без окончательного объяснения (меня, например, всегда привлекали «другие» лица на полотнах русских художников, не похожие на нас, утраченные и притягательные, но  потому ли притянули они к себе тысячи москвичей за несколько дней?). При том, что Серов не прятался в запасниках, не был гоним или до сей поры малоизвестен широкой публике. Как раз наоборот — его произведения хорошо помнятся по иллюстрациям в школьных учебниках, что советской, что постсоветской России.

Одной из частей экспозиции почти полного собрания произведений художника стали портреты Юсуповых — фамилии богатейшей, титулованной, приближенной к царской семье и правящим монархиям Европы. А среди благородных лиц самым знакомый, да и, пожалуй, самый известный из Юсуповых — младший отпрыск, князь Феликс. На картине он почти мальчик, только-только ставший юношей, в гимназической форме и с любимой собачкой. Через несколько лет, в канун революции 1917 года, этот юноша получит второе «имя», от которого не сможет избавиться до конца своих дней — «убийца Распутина».

Мемуары князя Феликса Юсупова — интереснейших документ эпохи, последних дней русской монархии и Российской империи. История, преломленная личным опытом, поступками, столь же обычными в то время, сколь и нетривиальными, если смотреть на них из XXI века. Феликс был баловнем судьбы, повесой, гулякой, после трагической смерти старшего брата — Николай глупо погиб на дуэли — осознавший, каким огромным богатством он владеет. В мемуарах он пишет о себе предельно откровенно, не стесняясь называть вещи своими именами, рассказывает собственную необыкновенную историю. Как любил переодеваться в женское платье и предпочитал общество мужчин, как женился, как открывал госпитали в своих домах в Санкт-Петербурге во время Первой мировой войны и — подробно — как убивал рокового старца, считая Распутина причиной многих и многих свалившихся на страну бед, как оказался в эмиграции, жил на чужбине, продавая фамильные ценности, старел.

Феликс Юсупов прожил такую полную жизнь, что ее бы хватило на несколько более скромных. Происхождение позволило ему блистать от рождения и таковым оставаться, не признавая условностей и обстоятельств, способных помешать ему быть собой. Его мемуары такое же яркое тому свидетельство, как и портрет Валентина Серова, в каноническом издании помещенный на обложку.

Нина Берберова. «Курсив мой»

То же время, те же обстоятельства начала ХХ века в России, но абсолютно другая история, хотя и об эмиграции тоже, — как у Юсупова. Но совсем не так, конечно. Нина Берберова, происходившая из семьи интеллигентов и чиновников, не имела больших шансов на писательскую известность — будучи весьма посредственной поэтессой и писательницей, она осталась в литературе прежде всего женой поэта Владислава Ходасевича. А благодаря своей автобиографии «Курсив мой», впервые изданной приличным тиражом во время печатного бума перестройки, стала на некоторое время звездой в потоке воспоминаний о Серебряном веке русской поэзии.

Берберова и Ходасевич после революции уехали в Берлин, а потом в Париж, где продолжили знакомство с поэтами, тоже оказавшимися в эмиграции. Дружба с Андреем Белым, встречи с Мариной Цветаевой — страницы пестрят именами и порой очень язвительными комментариями. Горький, у которого Ходасевич и Берберова подолгу гостили, чуть что пускается в слезы и не желает слушать ничьих текстов, кроме своих, Бунин чванлив, груб, привередлив, «Нобелевская премия давно прожита», быт скудный и неопрятный.  Берберова, вероятно, правдива, о ее пристрастности теперь уже судить трудно, но многие почитатели не оценили излишне пристального взгляда на великих.

Небезынтересны пассажи по поводу происходящего в России. Берберова винит царя, считает, что его мягкотелость, нерешительность и слабохарактерность привели страну к катастрофе. Однако удивительно читать о реакции европейских политиков и журналистов на сведения, доносящиеся из советской России, где установилась диктатура пролетариата и репрессии косят таланты, как взбесившаяся газонокосилка. Но либеральные европейские газеты отказываются печатать письма, тайком доставленные из России, рассказывающие об ужасах красного террора — не верят, считают подметными.

Нина Берберова рассталась с Владиславом Ходасевичем, тяжко и часто болеющим, страдающим от депрессий и очень трудных, если не сказать нищенских, условий существования, за год до его смерти. Этого ей тоже не могут простить поклонники поэта и всего Серебряного века.

Джон Стейнбек и Роберт Капа. «Русский дневник»

Эту книгу мне подарил друг-фотожурналист, работающий в большой столичной газете, со словами: «Прочитайте, не мог оторваться всю дорогу». Дороги у него бывают разной длины, недавно за пару месяцев он проехал от Москвы до Владивостока — на электричках, — делая по пути блестящие репортажи. Легенда военной фотографии Роберт Капа — его кумир, поэтому я сначала подумала, что его привлекло именно это имя на обложке. Хотя и лауреат Нобелевской премии, автор «Гроздьев гнева» Джон Стейнбек тоже не лыком шитый писатель. Но и я, будучи профессиональным журналистом, не подозревала о существовании такой книги — репортажа двух американцев о послевоенном Советском Союзе.

Стейнбек и Капа собрались и поехали в Россию по собственной инициативе, они решили, что напишут правду — только то, что увидят и услышат сами, о тех людях, с которыми им доведется повстречаться. Задача была не из легких — Америка вступила в холодную войну, и хотя до разгула маккартизма оставалось еще года три, знакомые приходили в ужас, услышав об их затее. Сказать, что в Советском Союзе в 1947 году их ждали с распростертыми объятиями — тоже будет большим преувеличением. Но они были молодые, смелые и упрямые.

Документ, оставленный нам великим писателем и великим фотографом, необыкновенно живой и сегодняшний. Тот, кто жил в Советском Союзе, вспомнит многие приметы, которые резали глаза американцам. И угрюмость москвичей, и цены в магазинах, и боязнь погонов и чинов оказаться в контакте с нежелательными иностранцами, и любопытство к Америке у обычных советских людей, неимоверным трудом восстанавливающих разгромленную страну.

Приведу пример, который забавляет от того, что и сейчас этот приемчик в ходу. Узнать, сколько тракторов в штуках выпускает Сталинградский тракторный завод — да и любое другое советское предприятие — никак не представлялось возможным. Ответ мог быть только следующий: на 10% меньше, чем до войны. Или больше, чем до войны. Ха! Читаю пресс-релиз добывающей компании у себя на рабочем столе: увеличили добычу на 15%. Вот оно, никуда не делось.

Капа страдал, конечно, от того, что на фотографирование требовалось разрешение, которые проверял каждый увидевший его милиционер. А на заводах и фабриках ему просто запрещали снимать. Стейнбек пишет, что страх перед фотокамерой много сильнее, чем перед бумагой. И все же Капа сделал потрясающие снимки. Они и без слов говорят много, а со словами — да все практически.

______________________________________________

Любовь Антонова, ведущая рубрики 

 

Комментарии
Пока нет комментариев
Возникли вопросы?
Напишите нам в редакцию
Angliya в Instagram
© Angliya 2024