Переводчик Андрей Олеар: «Поэзия должна переводиться только поэтами»

Среди мероприятий — лекции в Оксфорде и Лондонском университете, встречи с английскими писателями и презентация антологии «Из не забывших меня», посвященной 75-летию Иосифа Бродского. С творчеством русско-американского поэта Андрея Олеара связывает особая история — при разборе архива Иосифа Бродского в Йельском университете он обнаружил 60 ранее не изданных стихотворений. В своем интервью Андрей Олеар поделился подробностями о своем открытии, а также рассказал о переводе «Золотых ворот» Викрама Сета и феномене современного поэтического двуязычия.

Андрей Олеар[/caption]

— Расскажите о своей поездке в Англию.

— Все мероприятия, в которых я принимаю участие, были организованы Фондом русских поэтов (Russian Poets Fund), основанным профессором Кильского университета и всемирно известным исследователем творчества Иосифа Бродского Валентиной Полухиной. Благодаря работе фонда за двадцать лет в британских университетах выступили с лекциями около 70 русскоязычных поэтов. Вместе с Валентиной Полухиной я уже несколько лет занимаюсь организацией проектов, посвященных Бродскому. В этот раз я приехал на презентацию нашей антологии «Из не забывших меня», представляющую из себя собрание стихотворений и фрагментов мемуарной и лирической прозы об Иосифе Бродском, которые были написаны русскими, британскими и американскими поэтами, артистами, учеными и друзьями.

— Почему у антологии такое название?

— Это аллюзия на строчку из стихотворения самого Иосифа Бродского «Из забывших меня можно составить город». Мы считаем, что из не забывших творчество поэта можно составить страну, не имеющую лингвистической, национальной  или географической привязанности. Ведь пространство культуры и речи — это некая универсальная среда обитания, в которой люди, занимающиеся общим делом, в состоянии понять друг друга и без перевода.

— Как вы стали заниматься творчеством Бродского?

— Я открыл его творчество во время высотной экспедиции в Гималаи. Сидя в передовом базовом лагере (ABC) на высоте шести тысяч метров, я, как зачарованный, вновь и вновь перечитывал миниатюрный сборник его стихов, взятый с собой из соображений экономии веса, а, вернувшись домой, прочитал все, что Бродский написал на русском. Спустя некоторое время приятельница прислала мне том его поэзии на английском. Я увлекся и перевел все стихи, входящие в основной непереведенный корпус. Но раз есть основной, то должен быть и неосновной корпус — стихи, не напечатанные при жизни поэта или не попавшие в фокус внимания. Тогда я отправился в Йельский университет и в течение нескольких дней разбирал коробки в архиве Иосифа Бродского. В итоге я нашел еще 60 неизвестных стихотворений. Это было удивительное время — я чувствовал себя Кристофором Колумбом. Совсем недавно эти архивы были описаны профессионально, но и сейчас там еще много неиследованного.

— Несколько дней назад вы выступили в Окфорде и Лондонском университете с лекцией на тему «Двуязычие в русской поэзии. Классики и современники». В чем, на ваш взгляд, заключается феномен современного поэтического двуязычия?

— Явление двуязычия для русской культуры вовсе не ново, ведь на других языках говорили и писали почти все поэты, начиная от Тредиаковского.  Но единственным из поэтов, кто смог в полной мере воплотить идиоматичность двух языков, был Набоков. Однако даже он признавал, что в его английских стихах нет той энергии и музыки, которая была присуща его русской поэзии. Бродский объединил наши знания о русском и английском языках,  и ему в полной мере удалось стать двуязычным поэтом. После него это стало получаться и у других поэтов, которые уехали на Запад и сейчас пишут на неродном языке.

— Как произошло ваше знакомство с Викрамом Сетом?

— Я перевел его роман в стихах «The Golden Gate», или «Золотые ворота», который мне открыла моя сестра. Находясь в Англии, я написал Викраму, и он приехал познакомиться со мной в Оксфорд, а потом пригласил к себе в гости. Наша встреча была счастьем для нас обоих, мы с ним проговорили, наверное, часов двенадцать. Мне кажется, что роман «Золотые ворота» — это английский «Евгений Онегин». Написанный пушкинской строфой, он удивительно перекликается с русским романом, в нем есть те же интонации, та же музыка. Ведь настоящая поэзия — это всегда гул откуда-то сыше. Викрам не говорит по-русски, но невероятно чутко воспринимает звуки пушкинской лирики. Во время нашей встречи он признался, что слушать собственные строки на русском языке кажется ему чудом. Он даже записал мое чтение «Золотых ворот» на диктофон, чтобы потом показать своим друзьям.

— В чем уникальность поэтического перевода?

— Я считаю, что поэзия должна переводиться только поэтами, а лингвистам это надо запретить делать под страхом смертной казни через щекотание. Я им это регулярно говорю, и они на меня за это регулярно обижаются. Но то, что становится со стихами после лингвистически правильного, но поэтически бездарного перевода, невозможно описать — неудивительно, что многие русские поэты до сих пор не оценены на Западе. В целом русская поэзия переведена на английский хуже, чем английская на русский. Но это неудивительно, ведь в советские годы переводчиками становились поэты первого ряда –
Пастернак, Ахматова, Тарковский. Борис  Слуцкий как-то даже сказал: «На нас хорошие пиджаки только потому, что мы занимаемся переводами». Блистательные переводы обогатили русскую литературу, а шекспировские переводы Бориса Пастернака стали феноменом не только русской, но и мировой культуры.

— Помимо перевода вы сами пишете стихи. Что сложнее — переводить или писать?

С поэтом Дэвидом Морфетом[/caption]

— Это практически одно и то же, ведь перевод — это то же творчество, хоть и интерпретационное. Когда я пишу стихи, то меня волнуют события и детали моей собственной действительности. Как переводчика меня в той же степени волнуют чужие слова — я чувствую их ритм, мне хочется бормотать строчки. В обоих случаях важен факт творения, само состояние, а не то, где ты потом будешь напечатан. Перевод — это постоянная творческая школа, когда ты упражняешься, постепенно добиваясь все большей степени гибкости и рифмовки, пока тебе не начинает казаться, что ты можешь сделать все. Я бесконечно благодарен своим героям — и Бродскому, и Пушкину, и Шекспиру, и Сету, за то, что благодаря им у меня практически не бывает творческого простоя.

— Вы часто упоминаете Шекспира, Пушкина и Бродского. Почему именно эти три имени?

— Это поэты, которых я очень люблю и которые, как мне кажется, задали вектор развития на века. Я уверен, что все эти три имени будут присутствовать в русском и английском, пока существуют сами языки. Но выбрать наиболее великого поэта мне сложно, так как, цитируя Бродского, «на этих высотах иерархии не существует». Как большой любитель Гималаев, я считаю, что это сравнение совершенно точно. Пролетая над Гималайским хребтом со всеми его восьмитысячниками, невозможно разобраться, какая из гор выше, но ты точно знаешь, что они есть и что их не так много.

— Есть ли у вас творческая мечта?

— Моя заветная мечта — это поиграть в Гомера. У блистательного тринидадского поэта и нобелевского лауреата Дерека Уолкотта есть карибская Одиссея — эпическая поэма «Омерос», невероятная по силе мысли и музыке.  Мне бы хотелось попробовать перевести ее на русский. Если у меня получится, это станет моей главной египетской пирамидой. С практической точки зрения эта работа будет бесполезна, так как из-за сложности приобретения прав на издание выпустить перевод при жизни будет, скорее всего, невозможно. Но, как говорил Оскар Уайльд, всякое искусство абсолютно бесполезно. А если глядеть с другой стороны, вечность для произведения — это самое подходящее состояние.