Джереми Ноубл: о русской экзотике, русской душе и карьере в России

1 сентября вышли две книги, над которыми работал Джереми Ноубл: над Villa Eilenroc — как автор, над Opposing Forces: Plotting the new Russia Навального и Адама Михника — как редактор англоязычной версии.

Все успешные люди счаст­ливы одинаково, все неуспеш­ные — несчастливы по-своему. В пику популярному ныне мнению о том, что успех это путь, а не точка назначения, и что из любой неудачи надо выносить урок для будущей удачи, британский писатель, джентльмен и знаток России Джереми Ноубл уже много лет интересуется историями тех, кто пытался, но так и не создал лучший в мире пылесос, бургер, закон, телескоп. И считает эти истории гораздо интереснее историй успеха, которыми полнятся книжные полки и кинотеатры.

— Мой редактор постоянно спрашивает: «О чем будет твоя следующая книга?», — го­ворит Джереми. — Это своего рода напоминание о том, что следующая книга должна быть такая же гламурная, как Villa Eilenroc, и что в ней должны быть русские персонажи. Все это хорошо «продается».

— О чем Villa Eilenroc? Исто­рия неуспеха?

— О полной девушке, которая не считает себя красавицей, но проводит много времени на гламурном Лазурном берегу, мечтая выйти замуж, в то вре­мя как муж ее стройной и более красивой подруги тайно поглядывает на ее аппетитные формы. Это книга про неоп­равданные ожидания и измены, в ней много моды, еды, вина и шоколада! А еще она про похудение и про толстение. Все женщины, прочитав это, восклицают: «О, это же про меня!» Перед выходом книгу прочитал мой приятель Борис Акунин. Он заметил, что я не слишком-то церемонюсь с людьми и не ищу в персонажах положительные черты. Но потом добавил: «Но наверное, люди такие и есть».

— Вы сказали, что Россия хо­рошо «продается». Почему?

— Для Запада Россия до сих пор в каком-то смысле — эк­зотика. Есть некая странная закономерность — чем больше русских приезжает в тот же Лондон, тем более экзотичной кажется их культура запад­ным людям. Русские почти не вписываются в британское об­щество, но при этом хорошо «продаются». Сейчас я рабо­таю над книгой A Russian En­ding, которая выйдет в 2018-м.

— А как же банки, IT и другого рода инновационый бизнес, где много русских, которые отлично вписались?

— Не соглашусь. Мне кажется, что русские все равно любят проводить время друг с дру­гом. Я бы не сказал, что британцы много знают о жизни русских в Великобритании, кроме того, что пишут большими буквами в заголовках газет: «Богатый русский бизнесмен купил что-нибудь». Мне кажется, что в целом британцы не встречаются с русскими.

— Как же вы попали в Рос­сию?

— Я изучал английский и фран­цузский языки в Кемб­ридже. Еще студентом я поехал в СССР, тогда главой го­сударства был Андропов. Я возил в Великобританию со­ветскую древесину. В 90-х я построил одно и первых, если не первое, русско-британское предприятие в России. Это было в Медвежьегорске в Ка­релии, я жил там в деревянном доме и совсем не говорил по-русски. А потом решил, что хочу стать писателем. Однажды я проснулся и сказал себе: я не хочу быть бизнесменом, я не хочу заработать миллион. Тогда я решил избавиться от всего нажитого добра и начал думать, где лучше всего жить писателю.

— В Лондоне!

— Когда у тебя есть опреде­лен­ный стиль жизни в Лон­доне, ты выпускник Кемб­рид­жа и бизнесмен, очень сложно поменять этот стиль. Лос-Анд­желес? Погода ничего, но в целом я бы не хотел там жить. Венеция? Берлин? Кли­ше… И тут я решил сделать что-то сумасшедшее и уехать жить в Санкт-Петер­бург. Мне нравился город, ме­ня там никто не знал, значит никто не будет меня отвлекать от ра­боты. Я собрал че­модан и поехал. Но мне повезло и мой план не сбылся, так как в пер­вую же неделю я познакомился с основателем новой тогда газеты Saint Petersburg Times и он предложил мне писать про культуру. У меня появилась чудесная работа — редактор отдела «Искусство» (Arts editor). Я тут же пошел в Эрмитаж, до­шел прямо до администрации, и никто меня не остановил.

— Потому что они боялись, что этот иностранец сейчас ка­кую-нибудь гадость напи­шет, луч­ше быть с ним по­вежли­вее?

— Нет, я ничего такого не за­метил. Тогда число иностран­цев в России можно было пос­читать на пальцах одной ру­ки, но никто ни в чем меня не подозревал. Ну, кроме секре­таря директора Эрмита­жа, Пиотровского, которая не могла поверить, что я приехал жить в Питер восемь дней назад, не говорю по русски и хочу написать про музей. Пи­отровский услышал меня из своего кабинета, вышел и на хорошем английском сказал: «Чем я могу вам помочь?» Он не совсем понимал, как я по­пал к нему в кабинет, потому что обычно организация ин­тервью занимала месяцы, но, когда я сказал, что учился в Magdalene College в Кем­брид­же, он сразу потеплел и провел для меня экскурсию.

— Какой Эрмитаж был тогда?

— Такой же, как сейчас, толь­ко без толп людей. Пиотров­ский дал мне специальный пропуск и я ходил туда через день. Не думаю, что многие иностранцы видели каждую комнату в Эрми­та­же. Я — один из них. Мои любимые комнаты посвящены Сред­не­вековью и Ренессансу, потому что они выходят на Неву. Стоять в одиночестве напротив Боттичелли, когда за твоей спиной ледяная Нева — этого я никогда не забуду. Вскоре смотрительницы начали со мной здороваться. У них я начал учиться русскому. А потом Пиотровский познако­мил меня с Гергие­вым и ди­ректорами всех му­зеев в Пе­тербурге, я обошел все дома-музеи в горо­де. Пуш­кин, Дос­тоевский, Блок, Зощенко. Я ходил на оперы, балеты, симфонии, на все! Изучал русскую культуру.

— Что вам запомнилось больше всего?

— Помню, как начал рабо­тать с Александром Сокуро­вым. Маэстро Гергиев сказал мне: «Я порекомендовал тебя своему другу, он позвонит». И вот звонок: «Добрый день, ме­ня зовут Александр, могли бы завтра утром прийти на Лен­фильм?» Пришел. Он говорит: «Я снимаю фильм про япон­ского императора Хирокито, но не уверен в английском и мне нужен редактор». Я начал смотреть фильм и через 10 се­кунд подумал: «О Боже, кто это написал?» Когда он спро­сил, что я думаю, я честно от­ветил, что это ужасный анг­лийский. Тогда мы договорились, что я напишу новый сценарий на английском, но с условием, что слова будут идеально дублировать то, что уже отснято. До миллисекунды. Ему так понравилось, что он предложил мне работать над сериалом «Дилер». Там я познакомился с Бортко и так я получил роль доктора Петра Первого в сериале «Петр Пер­вый. Завещание».

— А как вы написали книгу про русский балет?

— Я постоянно ходил в Мари­инку, знал некоторых танцоров лично, читал книги. Мои познания в балете начались с нуля, с того вечера, когда я в качестве журналиста пошел на репетицию Натальи Ду­динской, которая изучала «Раймонду» с Юлией Маха­линой и Константином Зак­линским. В тот вечер я познакомился с людьми, которые стали моими друзьями.

— Стандартный вопрос: как человек, который разбирается в балете, скажите, считаете ли вы, что русский балет са­мый лучший, и если да, то почему?

— В нем есть конкуренция. Он был отрезан от остального ми­ра очень долго, поэтому не по­терял своего качества. Выс­туп­ления смотрела образованная публика с высокими запросами.

— Вы довольно хорошо гово­рите по-русски. А писать пробовали?

— Нет. Я говорил об этом с Бо­рисом Акуниным. Спросил, со­бирается ли он писать на анг­лийском. Он ответил, что ни в коем случае. Я тоже буду пи­сать на родном языке. Люди любят приводить в пример Набокова. Но Набоков вырос трилингвальным ребенком. Это совсем другое. Я много пишу о России, в моих сцена­риях и книгах так или иначе присутствует русская тема. Это моя «фишка» для хороших продаж. Нам всем нужна такая «фишка».

— Почему, несмотря на наличие в индустрии людей, как вы, в Голливуде до сих пор снимают фильмы, в которых столько ляпов касательно чего-либо русского?

— Да ладно вам! С британским и итальянским у них такая же проблема. В Голливуде про любые страны ляпы де­ла­ют, если только не снимают про сам Голливуд. А вообще за эти годы я наблюдаю все возрастающее влияние Запада на русские вкус и культуру.

Кристина Москаленко
Фото Len Prince