Сергей Гандлевский: «Не дай бог освоиться с самочувствием классика»

3 мая Лондон сможет «подслушать разговор» Бориса Акунина с прозаиком, поэтом и эссеистом Сергеем Гандлевским. За свою долгую творческую жизнь Сергей Маркович издал не так много поэтических сборников. А все потому, что он считает, что публичной жизни достойны стихотворения, которые радуют самого автора.

— Вы уже знаете, о чем будет разговор писателя и поэта в Лондоне? Нас ожидает чистая или все-таки хорошо подготовленная импровизация?
— Самому хотелось бы знать, о чем пойдет речь — все собираюсь спросить об этом Григория Чхартишвили. Но почти уверен, что определенного ответа не получу: Чхартишвили по натуре игрок, а игра предполагает импровизацию. (Этим своим удивительным счастьем в игре он наградил и Фандорина.) Так что я немного волнуюсь в ожидании предстоящего.

— Кем вы хотели стать в детстве и сбылась ли мечта?
— Из-за своей абсолютной зависимости дети рано приучаются лукавить: казаться такими, какими хотят их видеть старшие. Вот и я — больше напоказ, для родителей, хотя отчасти искренне увлекался биологией: читал Игоря Акимушкина, ходил в кружок при зоопарке и т. п. Но, вероятно, вирус бумагомарания я подцепил сызмальства. Оно и понятно: отец, сильно влиявший на меня в детстве и отрочестве, любил стихи, читал их под настроение на память; кроме того, рифмоплетство было семейной традицией двух-трех поколений — такое даром не проходит. В одном моем опусе ровно на эту тему — «Портрет художника в отрочестве» — говорится:

И юннат был мечтательным малым -
Слава, праздность, любовь и т. п.
Он сказал себе: «Что как тебе
Стать писателем?» Вот он и стал им.

Словом, мечта сбылась: большую часть жизни я занимался, чем хотел, жил, можно сказать, в свое удовольствие.

— Вас называют живым классиком. Как вы себя ощущаете в таком статусе?
— Попробую ответить на этот вопрос честно. Это, конечно, лестная кличка, но не дай бог освоиться с самочувствием классика: оно ведь не оставляет никакой надежды на развитие и совершенствование, будто дело жизни уже сделано, и песенка спета. В таком настроении утешительного, согласитесь, мало. Оно хорошо описывается бесчеловечным термином отечественного собеса — «возраст дожития».

— Современные родители жалуются, что Пушкина дети читать не могут — не понимают, скучно и т. п. Как можно вызвать интерес у подрастающего поколения к Александру Сергеевичу?

— Лучший способ вызвать у детей и внуков интерес к Пушкину — самому любить его. Проповедь всегда уступает личному примеру. Помните, как Том Сойер красил забор? Малец был отменным психологом и нарочно делал эту обыденную работу с таким смаком, что к нему выстроилась очередь желающих. А раз можно увлечь предметами и темами вполне рутинными, то гениальным поэтом — и подавно. И здесь мне, повторюсь, повезло: когда отец вслух и наизусть читает душераздирающую последнюю главу «Евгения Онегина» (причем не на публику, а для себя, с наслаждением!), подростку сыну несложно подпасть под обаяние пушкинской гения!

— Сейчас большое внимание стало уделяться Бродскому и Маяковскому. Заметен всплеск интереса к их творчеству. Чем это можно объяснить?
— Мои наблюдения основываются на опыте так называемых «мастер-классов» — другого общения с молодыми авторами у меня почти нет. Пик повального подражания Бродскому остался, кажется, позади — что хорошо: безошибочно узнаваемый стиль этого замечательного поэта начал было раздражать, примелькавшись и обесценившись под пером несметных эпигонов. Теперь плагиат пошел на убыль, и можно любить (или не любить) собственно автора, а не поветрие. А вот относительно недавнюю моду на Маяковского я заметил с противоречивым чувством: цеховая солидарность велит радоваться, когда стихи давно умершего поэта снова делаются насущными, несмотря на казенный «хрестоматийный глянец» — это, с одной стороны. Но с другой — поэзия Маяковского мне по большей части не нравится, потому что его интонация кажется очень принужденной. Думаю, что «воскресение Маяковского» объясняется общественной ситуацией в сегодняшней России: мера безобразий и несправедливостей превысила все мыслимые пределы, и это заставляет молодых авторов переходить на крик — тут у Маяковского есть чему поучиться.

— Стихотворные ритмы напоминают математические формулы, при анализе поэтических произведений их иногда так и обозначают нулями и единицами. Но в то же время поэты часто говорят, что им кто-то диктует сверху и стих просто льется. Как в действительности обстоит дело? Поэзия – это все-таки расчет или чистое вдохновение? Можно ли научить писать стихи?
— Исходя из личного опыта, скажу, что в поэзии сосуществуют и расчет, и вдохновение — каждый раз в своих пропорциях. Но важно иметь в виду, что у поэзии — именно у поэзии! — очень щекотливые, что ли, взаимоотношения с ремеслом. Это не мое открытие — профессионалам это давно известно. Владислав Ходасевич заметил, что слой мастерства в поэзии очень тонок и практически неотделим от собственно поэзии. «Вот еще почему невозможны поэтические студии и почему, когда дело идет о поэзии, неприменима старая аналогия: в музыке — гаммы, в живописи — зарисовки и т. д.» Ему через полвека вторил Александр Межиров: «техника применительно к поэзии сама себя ставит в кавычки». Соглашаясь с ними вообще, а с Ходасевичем и в частности — касательно тщеты литучебы, — я, тем не менее, иногда веду такие занятия, потому что верю в пользу литературных компаний, особенно в молодости. Но сразу предупреждаю слушателей, что я, в первую очередь, не учитель, а ведущий встреч, на которых они, браня и превознося друг друга, упражняют эстетический вкус и обзаводятся литературным опытом. Во всяком случае, у меня было именно так: в юности я набирался ума-разума у друзей-поэтов, а лишь потом, ближе к зрелости — у классиков.

— Известен любопытный парадокс: автор может оказаться далеким от добродетели человеком в отличие от своих произведений. Можем ли мы говорить в таком случае, что это проявление какой-то высшей силы? Для чего нам литература и тем более поэзия?
— Начну со второго вопроса. Мы обречены вновь и вновь вопрошать «для чего нам литература и проч.?», потому что искусство из того ряда очень объемных явлений людского бытия, где любой ответ кажется возмутительно куцым и неудовлетворительным, так же как, к примеру, любое «окончательное» разъяснение смысла жизни, смерти и т. п.

Теперь — о нередком, подчас разительном несоответствии пафоса произведения искусства и, с позволения сказать, морального облика его автора (об этом см. стихотворение Пушкина «Поэт»: «И меж детей ничтожных мира, быть может, всех ничтожней он…»). Думаю, что разгадка данного парадокса такова:

И вот по мере того, как автор подгоняет изделие под угадываемый им эталон гармонии, пафос всего произведения с неизбежностью делается нравственно вменяемым, даже если рука не поднимается поставить автору как частному лицу удовлетворительную оценку за поведение. Видимо, эстетика и этика — сообщающиеся сосуды.

Беседовала Маргарита Баскакова

Подслушанный разговор писателя с поэтом: Акунин vs Гандлевский состоится 3 мая в 19:30 в King’s College London (Bush House, 30 Adwych, WC2R 4BG)

Билеты от £25 (angliya.com/tickets)