На Лондонском кинофестивале показали фильм «Дылда» — вторую полнометражную ленту режиссера из Кабардино-Балкарии Кантемира Балагова. Ученик Александра Сокурова Балагов, которому нет и 30 лет, снял проникновенный фильм о судьбе двух женщин, которые возвращаются в Ленинград после окончания Великой Отечественной войны.
В городе нет ни еды, ни собак, но есть надежда и желание забыть войну, как кошмар из прошлого. Высоченная и белесая Ия попадает домой раньше — ее комиссовали с сыном, и она работает медсестрой в госпитале. По ночам она делает «уколы милосердия», отправляя на тот свет солдат в безнадежном состоянии.
Затем с войны возвращается и бойкая Маша. Оказывается, что с Ией жил ее сын, однако маму с войны он не дождался: во время одного из припадков, вызванных контузией, Ия нечаянно падает на ребенка и придавливает его насмерть. Весь фильм — исследование последствий постравматического синдрома в рамках человеческой жизни, дружбы, судьбы города и страны. В мае «Дылда» была удостоена приза «За лучшую режиссуру» во второй по значимости программе Каннского кинофестиваля «Особый взгляд». А недавно фильм выдвинули на премию «Оскар» от России в номинации «Лучший фильм на иностранном языке».
— Кантемир, вы гость многих мировых кинофестивалей. Показ в Лондоне для вас — событие, или вы уже привыкли к фестивальной круговерти?
— Для меня, как для режиссера, важен любой показ. Это возможность увидеть, как реагирует новая публика. Зритель — он разный, в зависимости от страны, среды обитания. Наблюдать за реакцией новой аудитории всегда волнительно.
— Примите поздравления и с призом на Каннском кинофестивале, и с выдвижением от российского оскаровского комитета в категории «Лучший зарубежный фильм». Для вас — молодого 27-летнего режиссера — это должно быть ярким профессиональным событием. Вы в курсе, почему российский комитет отказался комментировать свой выбор в прессе: вас в России не любят?
— Новость насчет «Оскара» приятная. Я рад, что попал в этот список, а вот почему чиновники не комментируют, лучше спросить у них или у продюсера «Дылды» Александра Ефимовича Роднянского. Денег из государственных фондов мы не получали, вдобавок «Дылду» с января будут показывать в кинотеатрах США, что тоже важно для успеха на «Оскаре». Это произошло благодаря усилиям продюсера, а не поддержке государства. Я с трудом верю, что нам бы дали госфинансирование — в «Дылде» нет патриотического лоска.
— Критики говорят, что «Дылда» — необычный для России фильм на военную тематику, хотя после Великой Отечественной войны в России были сняты разные ленты как о самой войне, так и людях в этих критических обстоятельствах. Вы сами считаете, что в «Дылде» раскрыты грани военной темы, до сих пор не отрефлексированные в сознании россиян?
— «Дылда» выделяется, потому что сегодня все военное кино — мероприятие патриотическое. Я пытался сделать кино без лоска и помпы, которые приелись. Война — это территория, на которой нельзя уходить в абсолютный героизм или в стопроцентное коварство и трусость. Война — время исключительное, где все сложно, неоднозначно и где-то посередине.
— Вы не жили во время войны, но она просачивается в оба ваших фильма. В дебютной «Тесноте», которую тоже отметили в Каннах, действие происходит между Первой и Второй чеченской, в «Дылде» — Ия и Маша возвращаются к мирной жизни после Второй мировой. Чем вас привлекает война, как художественный прием?
— Предположу, что это бессознательное, у меня нет осознанной рефлексии по поводу войны. Поскольку я исследую не войну как явление, а человека в ней. Обстоятельства войны позволяют увидеть максимальную концентрацию дуализма в каждом герое.
— Ваш учитель режиссер Александр Сокуров говорит, что на мир надо смотреть глазами своих героев. Как вы смотрели на мир в самом начале работы на «Дылдой», а как — в конце?
— Первый сценарий, который мы написали с Александром Тереховым, сильно отличался от финальной версии, но процесс этот сложно объяснить — все происходит по наитию, фильм сам тебя ведет. А посыл остался тот же самый, потому что на первом плане — проблема женской обездоленности после войны. Ия и Маша возвращаются с фронта, сначала — Ия, контуженная, потом — Маша, полная оптимизма и надежд. Они обе пытаются влиться в это мирное русло, переодеться из формы в платья, ходить на танцы, но война их обнулила, и все нужно начинать заново — менять не только одежду, но и язык, отношения с людьми.
— Несмотря на ужасающие обстоятельства, кадры фильма наполнены волшебным светом, как в картинах голландских мастеров, и яркими красками. Документальные свидетельства того времени — черно-белые. Как вы создавали эту картинку и почему она такая сочная вопреки мрачным обстоятельствам жизни всех героев «Дылды»?
— Изначально я планировал снять черно-белый фильм, но, изучая документальные материалы, пришел к выводу, что люди в то время использовали очень много цвета, чтобы избавиться от серости повседневного быта. Во-вторых, таким ярким может видеть мир человек с контузией, а Ию комиссуют после контузии, и она остается работать в госпитале медсестрой. Мои героини начинают жизнь с нуля, и наполняют ее красками, как могут.
— С цветами у вас как раз не все так просто: вы создали собственную палитру, где превалируют красный и зеленый. Что они означают?
— Красный — цвет травмы, крови, смерти. Зеленый — цвет надежды, жизни, рождения. Надевая яркое зеленое платья, моя героиня бежит в послевоенный мир, чтобы отстроить свою жизнь заново. Или вот Маша, которая возвращается с войны, рыжеволоса, война уже въелась в нее. И сын ее, Пашка — рыжий и в красном свитере — отмечен печатью войны.
— По возвращении Маша, кажется, совсем не расстроилась, узнав о смерти сына, за которым присматривала подруга Ия. Вы смотрите на войну через призму женской судьбы, вам не кажется, что ее реакция — слишком холодная?
— Маша очень хочет родить нового ребенка, который не знает войны, но не может: ранение лишило ее этого шанса. Она так стремится в новое время, что отбрасывает все ужасы прошлого, включая смерть сына Пашки. Его Ия нечаянно придавила во время одного из своих приступов, они тоже результат военных действий, психологической и физической травмы. Пашка умирает через 15 минут после начала фильма, как только он получает новое знание: от солдат в госпитале он узнает, как лает собака. Только что закончилась война, и собак в постблокадном Ленинграде просто не было.
— Когда Александр Сокуров набирал студентов в свою экспериментальную мастерскую в Нальчике, он наделся, что вы — его выпускники — сможете совершить прорыв в культуре на Северном Кавказе, что вы не разъедетесь по миру, а будете работать именно в этом регионе. После успеха первых двух лент, нет ли идеи снять третий фильм именно на родине?
— Да, я хочу работать на Кавказе. Недавно я снимал в Осетии и был поражен лицами людей, которые там живут, природой. Я подумал, что хочу снимать про людей, которые мне близки, среди которых я жил, на земле, где я вырос. Сначала были амбиции снимать голливудских звезд, но я понял, что не нужно — рано мне это делать пока.
Беседовала Елена Лео