27 октября в Великобритании умер советский и российский правозащитник, писатель, публицист и общественный деятель Владимир Буковский. Один из основателей и активный участник диссидентского движения в СССР.
Владимир Буковский получил известность на Западе тем, что предал гласности практику карательной психиатрии в СССР. В общей сложности он провел 12 лет в тюрьмах и на принудительном лечении. В 1976 году советские власти обменяли Буковского на лидера чилийских коммунистов Луиса Корвалана, после чего Буковский переехал в Кембридж.
Владимир Буковский — автор нескольких книг, в том числе «И возвращается ветер», «Письма русского путешественника» и «Построить замок», а также многих статей и эссе. Вон даже выдвигался кандидатом в президенты России на выборах 2008 года, но не был зарегистрирован. Позднее, в 2008 году принимал участие в организации политического движения «Солидарность». А в 2014 году МИД России отказал Буковскому в российском гражданстве.
В память об ушедшей легенде я хочу представить вам, дорогие читатели, свое с ним интервью, взятое еще при жизни Владимира Буковского.
— Владимир Константинович, вам самому приходилось встречаться с Корваланом?
— Нет. Во время обмена я видел его только со спины, когда он поднимался на борт советского самолета в Цюрихе. Позже итальянские газеты предлагали деньги за организацию встречи между нами, но так и не сложилось.
— А когда вы узнали об обмене?
— В воздухе, когда самолет пересек советскую границу.
— То есть вас вывезли из тюрьмы ничего не объясняя?
— Совершенно верно. Все произошло абсолютно неожиданно. Вдруг появился в камере надзиратель и скомандовал: «На выход с вещами!» Ну, я подумал, что переводят в другую камеру. Стал собирать пожитки: кусок хозяйственного мыла, тряпку для уборки… А надзиратель торопит: «Пошли!» Идем по коридорам, прошли мимо камер, мимо карцера. Куда идем, не понимаю. Наконец дошли до «этапки». А-a, думаю, значит в другую тюрьму переводят. Тут я вспомнил, что сдал в ремонт сапоги. Хорошие такие, солагерник мне сделал, утепленные войлоком. Зимой в них — спасение.
Обращаюсь к дежурному офицеру: «Отдай сапоги, начальник, без сапог не поеду». А он посмотрел на меня таким затуманенным взором и говорит: «Да не нужны вам больше сапоги». У меня сразу сердце екнуло. Ну, все, думаю, сейчас отвезут в ближайший лесок и…»
— Хотите сказать, что допускали возможность физической расправы?
— А почему бы и нет? Рассерженный режим мог пойти на любую подлость. Ну вот, вывели меня во двор, смотрю, «этап» какой-то странный: не «черный ворон», а микроавтобус, а вместо военных конвоиров — 12 молчаливых чекистов в штатском. Сели в микроавтобус и поехали на сумасшедшей скорости. А куда — не пойму: окна зашторены, ничего не разобрать.
Вроде проехали все лески, но нигде не остановились. Тогда я предположил, что везут в Москву, в Лефортово. Наверное, будут допрашивать по какому-то другому делу. И действительно, привезли в Лефортовскую тюрьму, определили в камеру. Тут я как-то сразу успокоился: обстановка знакомая. Но наутро опять сюрпризы. Приказывают снять арестантскую форму и вместо нее выдают … новенький французский костюм, туфли, шелковые носки, рубашку, галстук.
Опять сажают в микроавтобус, опять вокруг 12 молчаливых чекистов, и снова понеслись. Сижу, совершенно сбитый с толку: куда же теперь?
Ехали долго. Раннее утро, декабрь… Приехали куда-то, стоим, вокруг — морозная тишина. Вдруг слышу рев авиационных моторов. Тут до меня дошло: выкидывают из страны. Вывели меня из автобуса и завели в стоящий рядом самолет. А там никого, кроме моих родных: мамы и сестры с сыном.
— Для вас это была полная неожиданность?
— Абсолютная. Как оказалось, и для мамы тоже: об отъезде ей сообщили лишь накануне.
Молчаливые чекисты надели на меня наручники, и мы полетели. Должен вам сказать, что сидеть в самолетном кресле с заведенными назад руками в наручниках крайне неудобно. Я поерзал, поерзал и говорю старшему: «Хоть закрепите их спереди». Сжалились, закрепили спереди. Посидел я так недолго и говорю старшему: «А зачем они вообще, эти наручники, я же отсюда не сбегу. Высота 10 тысяч метров, куда я от вас денусь?» — «Не положено, — говорит старший, — при транспортировке заключенный должен быть в наручниках».
Тогда я пошел на хитрость. «Это правило действует только на советской территории, — объясняю я ему с видом знатока, — а после пересечения границы наручники придется снять».
Довод был, конечно же, ерундовый, поскольку советский самолет, где бы он ни находился, остается территорией СССР. Но на старшего довод подействовал, и он пошел в кабину экипажа звонить начальству. Думаю, что прямо Андропову, который был председателем КГБ. После этой консультации с Москвой наручники с меня все-таки сняли. А когда вылетели за пределы СССР, старший объявил, что меня официально выдворяют из страны.
— И лишают гражданства?
— А вот гражданства, как ни странно, не лишают. Выдадут мне заграничный паспорт сроком на пять лет. «Позвольте, — говорю я, — а как же мой тюремный срок? Мне же еще целых шесть лет сидеть?» «А вот срок ваш не отменяется», — отвечает старший. «Это все, что поручено вам передать. Другой информации у меня нет».
Между прочим, много позже из советских архивных документов я узнал, что мои молчаливые конвоиры были бойцами только что созданной при КГБ группы «Альфа», а моя депортация — их первым «боевым» заданием.
— Как прошел обмен?
— Корвалан прилетел в Цюрих на борту самолета немецкой авиакомпании «Люфтганза». Наш самолет поставили рядом с ним, после чего оба лайнера окружили солдаты швейцарской армии. Внутри этого кольца на летном поле нас ждали три посла — СССР, США и Чили. Корвалана с женой в машине советского посла подвезли к самолету, на котором я только что прилетел. Тогда-то я и увидел Корвалана, поднимающегося по трапу.
А ко мне подошел чилийский посол, очень вежливо поздравил с освобождением и пригласил в Чили. А я так же вежливо отказался и вместе с американцем отправился в здание аэропорта. Так я остался в Цюрихе.
— Откуда взялась знаменитая частушка: «Обменяли хулигана на Луиса Корвалана. Где б найти такую б…дь, чтоб на Брежнева сменять?!»
— Я не знаю, кто именно ее сочинил, но думаю, что импульс к ее появлению дал замечательный русский писатель Виктор Платонович Некрасов.
Вечером того же дня у меня в гостиничном номере собрались друзья-диссиденты, которые к тому времени жили на Западе: Вадик Делоне, Владимир Максимов, Наташа Горбаневская. Приехал и Некрасов. Сидим, пьем кофе…
— Вы имеете в виду водку?
— Да нет, именно кофе. Мне ведь первые несколько дней нельзя было ничего ни есть, ни пить. Накануне освобождения меня держали в тюрьме на так называемой «пониженной норме питания», в результате чего я похудел до 59 кг.
— Это что, форма наказания заключенного?
— Да, именно. Анатолий Щаранский мне рассказывал, что потом диссидентов перед депортацией откармливали, чтобы привести в «товарный вид». Ну, а в моем случае до этого еще не додумались.
Так вот, сидим, пьем кофе и вдруг кто-то вспоминает, что завтра 19 декабря, день рождения Брежнева. А Некрасов, человек очень остроумный, говорит: «Ну вот, для полного порядка осталось поменять Брежнева на Пиночета». Мы от души посмеялись.
А на следующий день на моей первой «западной» пресс-конференции кто-то из журналистов спрашивает, что бы я хотел пожелать Брежневу. Я ответил шуткой Некрасова, что, мол, поменяться с Пиночетом. А уж потом люди облекли ее в стихотворную форму.
— Как складывалась ваша жизнь после выдворения?
— В ту пору жить в Европе с нашим «серпастым молоткастым» паспортом было очень сложно. Передвижение ограничено, всюду нужны визы. Как-то на правительственном приеме я попросил президента Швейцарии помочь мне получить какое-нибудь удостоверение личности. Он пообещал, и вскоре я получил швейцарский заграничный паспорт. Гражданства это не давало, но хотя бы позволяло свободно переезжать из страны в страну, что мне и требовалось.
— Тогда вы и переехали в Британию?
— Честно говоря, я сюда не стремился, но в 1978 году неожиданно получил приглашение из Кингз Колледжа, входящего в Кембриджский университет. Мне предлагали изучать нейрофизиологию. Я ведь после школы поступил на биологический факультет МГУ. К моменту кембриджского предложения мне было уже 36 лет. Надо было обзаводиться профессией, и я согласился.
— Англичане дали вам грант?
— Нет. Грант можно было получить только если бы я обратился за политическим убежищем. А мне этого не хотелось. Поэтому я жил на собственные средства.
— Учебу совмещали с политической деятельностью?
— Советский репрессивный режим был еще жив, с ним нужно было бороться. Я делал все, чтобы мир как можно больше знал о нарушениях прав человека в этой стране.
— После крушения СССР вы работали в российских архивах. Нашли много интересного?
— Да, собирал документы, касавшиеся деятельности КПСС. Потом был приглашен участвовать в заседаниях Конституционного суда по делу КПСС. В 1995 году выпустил книгу «Московский процесс», основанную на обнаруженных мною документах. Забавно, что многие из них до сих пор числятся в России секретными.
— Чем занимались после?
— После окончания университета я остался в своем колледже и занимался научной работой. Но потом, когда правительство консерваторов ограничило финансирование фундаментальной науки, из университета все-таки ушел.
Продолжаю жить в Кембридже. Здесь тихо, приятно. Пишу статьи, выступаю. Мои первые книжки стали на Западе бестселлерами. Так что какое-то скромное благосостояние я себе обеспечил.
— А семья?
— Мамы уже нет в живых, а сестра по-прежнему живет в Цюрихе, ей там очень нравится. Что касается моей личной жизни… В СССР мне жениться было нельзя: это означало бы подвергнуть риску любимого человека. А потом на Западе не сложилось. Так и остался холостяком.