Среди многочисленных жителей Англии вплоть до XX века существовало несколько наиболее плохо защищенных категорий. Одна из них — дети-сироты и дети-подкидыши. На первый взгляд, понятия близкие, но на самом деле это не так: сиротами считались дети, чьи родители известны, но уже умерли, а подкидышами называли сирот при живых родителях — детей, которых новорожденными подкинули на чей-то порог. Сироты могли занять приличное положение в обществе, стать его уважаемыми членами, а вот неизвестное происхождение оказывалось крестом на всю жизнь: человека с такой биографией неохотно брали на хорошую работу, с ним опасались вступать в брак и т. д. То же самое относилось к внебрачному рождению — оно было клеймом, сохранявшимся навсегда; более того, если кто-то все же создавал семью с рожденной вне брака девушкой, пятно неизвестного или внебрачного рождения ложилось и на ее детей.
Кто и почему подкидывал детей?
Современному человеку подкидывание новорожденных кажется чем-то совсем диким, чего ни одна нормальная мать не сделает, но в ту пору так зачастую поступали именно заботливые матери — в надежде спасти своего ребенка. В Средневековье внебрачные дети воспринимались довольно спокойно, но со временем нравы поменялись, и к XVIII столетию рождение малыша вне брака уже жестко осуждалось обществом. Женщины чуть посостоятельнее, с хорошей работой, могли родить тайно и оставить ребенка няне где-нибудь в деревне, ежемесячно платя за его содержание. Но женские заработки тогда были чуть ли не вдесятеро ниже мужских, и большинству одиноких молодых матерей няня была не по средствам, даже если работать день и ночь. К тому же незамужнюю мать обычно немедленно выгоняли с работы, как только обнаруживалась беременность: считалось, что держать такую работницу в приличном доме нельзя. Это относилось даже к тем случаям, когда беременность происходила в результате изнасилования, что в те годы случалось часто (изнасилование не считалось преступлением и вплоть до XX столетия никакого наказания за него не предусматривалось). На хорошо оплачиваемую работу невенчанных матерей не брали в принципе, многим отказывалась помогать даже семья.
Наверняка многим нашим читательницам подумалось: если совсем нет возможности растить малыша, то лучше отдать его на воспитание в хорошую семью, чем подкидывать неизвестно кому. Увы, но такого варианта не было: в ту пору умирали раньше, а рожали намного больше, поэтому в любой семье наличествовали свои собственные сироты, так что детей со стороны усыновляли очень-очень редко. Результат вполне закономерный: когда встает выбор, кого взять на усыновление — чужое дитя от неизвестно каких родителей или собственных осиротевших племянников, — большинство выберет племянников.
Если женщине повезло иметь родственников, способных ей помочь или взять ее ребенка на воспитание, то новорожденного отдавали родне. Но если помощи от семьи по каким-то причинам не было, то молодой матери приходилось выбирать только из двух вариантов: умереть вместе с ребенком от голода в придорожной канаве прямо сейчас или начать заниматься проституцией и умереть (опять же вместе с ребенком) все в той же канаве, но на годик-другой попозже. Причем выражение «умереть в канаве от голода» вовсе не метафора: голодная смерть на улице, в том числе детская, была повседневным, обычным делом, и в трущобах каждый день находили умерших на улице людей — и детей, и взрослых.
При таком положении дел многие несчастные женщины решали дать своему младенцу шанс на жизнь и подкидывали его ночью на ступени какой-нибудь церкви, надеясь спасти от голода и гибели. Именно церкви — потому что сиротские приюты тогда еще работали почти исключительно при церквях. Получалось ненамного лучше, чем смерть в канаве: у новорожденных плохо обстоит дело с терморегуляцией, они очень легко переохлаждаются, и поэтому примерно 70% детей умирали в последующие две недели от полученной в ночь подкидывания простуды. Также по закону женщина не могла оставить своего ребенка, пока ему не исполнится пять лет. По этим двум причинам подкидывание младенца считалось уголовным преступлением, так что это делали анонимно и всю жизнь скрывали этот факт. Если позже что-то менялось, женщина уже не могла признаться в родительстве и забрать дитя, иначе она автоматически становилась преступницей. Таким образом, мать и ребенок, однажды расставшись, теряли друг друга навсегда.
Мать и отец
Примечательно, что ответственность за детей до XX века несла только мать — и материальную, и моральную. Отец мог оставить своих детей когда угодно и где угодно. Позор внебрачной связи тоже ложился только на мать: для мужчины наличие внебрачных детей чем-то плохим не считалось, виноватой и распущенной в глазах общества выглядела исключительно женщина, даже если ребенок был зачат в результате изнасилования.
«Дом подкидышей»
Всегда находились люди, которые считали такую ситуацию несправедливой, особенно по отношению к детям, и один из них, Томас Корам, в 1739 году основал приют («Дом подкидышей», Foundling Hospital), куда можно было отдать новорожденного. Корам сумел добиться королевского внимания, и для приюта в законе прописали исключение: мать могла совершенно легально оставить здесь младенца, навещать его, а при возможности и забрать обратно. Кстати, примерно четверть детей матери действительно позже забирали.
Управляла приютом целая команда попечителей, людей разумных и дельных, — об этом Корам позаботился отдельно. Подкидышей растили лет до четырнадцати, а затем отдавали в учение — по большей части в домашнюю прислугу. Денег им не платили: воспитанники трудились «за науку» несколько лет, а затем могли покинуть хозяина и найти обыкновенную работу, с зарплатой. Идея состояла в том, что после такого обучения дети могут занять хоть и не привилегированное, но вполне приличное положение в обществе (так как они переставали считаться подкидышами в обычном понимании этого слова), получив надежную, честную профессию, которая всегда прокормит.
Элизабет — повитуха и хозяйка
Одной из хозяек, принимавших учеников из приюта для подкидышей, была Элизабет Браунригг — приличная обывательница, всю жизнь проработавшая повитухой. Родилась она в рабочей семье, еще в подростковом возрасте вышла замуж за Джона Браунригга, водопроводчика по профессии, и родила в этом браке семнадцать детей, из которых, правда, только трое дожили до взрослых лет.
Элизабет считалась вполне респектабельной женщиной, на роль наставницы ее предложил местный церковный приход. Что с нею потом случилось, никто не знает, но, получив из приюта для подкидышей очередную девочку на обучение, Элизабет сначала поселила ее в скверные даже по тогдашним понятиям условия, а затем и вовсе принялась истязать — привязывать ее к чему-нибудь голой и хлестать кнутом. Возможно, у женщины просто развилось психическое заболевание, раньше за нею тяги к изуверству не водилось. Ученица, не выдержав истязаний, убежала назад, в приют. Попечители выслушали ее, осмотрели, признали историю правдивой и разрешили не возвращаться к хозяйке. Также они потребовали от Джона Браунригга лучше контролировать жену. Двух других учениц, помладше, тем не менее оставили в доме Браунриггов.
Бить или не бить?
Последнее кажется странным — логичнее было бы не отправлять к такой хозяйке других детей, но тут нужно сказать несколько слов о битье. Считалось нормой, если хозяин бьет прислугу (горничную или, к примеру, конюха), мастер — учеников, мужья — жен, а родители — детей. Все это в ту пору было в порядке вещей и преступлением становилось, только если кто-то в результате умер. В других случаях никакого наказания за побои, даже изуверские, не полагалось. Соответственно, попечители в них тоже ничего запредельно страшного не увидели и, предупредив главу семьи о надобности присмотра за женой, сочли ситуацию исчерпанной.
Следствие и казнь
Со временем Элизабет становилась все более жестокой. Она била детей кнутом, подвешивая их в голом виде за связанные руки к крюку в потолке; иногда побои продолжались целый день. Особенно невзлюбив одну из учениц, повитуха била ее почти ежедневно. Жестокостью или поркой в XVIII веке сложно было кого-то удивить, но тут ситуация выглядела настолько скверно, что в приют для подкидышей пожаловались соседи Браунриггов и потребовали проверить их дом. Пришедший с проверкой попечитель застал одну из девочек, четырнадцатилетнюю Мэри Клиффорд, умирающей от побоев и арестовал сначала хозяина, а потом и его жену. В тот же день к вечеру Мэри Клиффорд умерла от порки, истощения и заражения крови. Элизабет Браунригг судили, признали виновной и повесили в Тайберне в 1767 году.
Самое ужасное — то, что лондонский приют для подкидышей был очень хорошим заведением. Попечители старались приглядывать за учениками и заботились об их благе — настолько, насколько его в ту пору понимали. Страшно представить, сколько детей из приютов попроще вели полную непрерывных мучений жизнь бесправных рабов, в которую никто не вмешался и, более того, в которой никто не видел ничего плохого. Вторая ужасная вещь — холодная жестокость общества, сделавшая детей виноватыми за родительские поступки. А третья — наверное, нетерпимость, которая была корнем всех бед в этой печальной истории.
Елена Чернявская