Две истории о том, как волонтеры помогают беженцам из Украины
За последние несколько месяцев, по сообщениям российских СМИ, основные удары приходились на украинские вооруженные объекты, однако в реальности эти удары чувствовали на себе те, кто не имеет никакого отношения ни к политике, ни к войне: дети, женщины, старики. Миллионы людей были вынуждены оставить не просто места прописки, а города и села, где родились и жили их предки, где играли и росли их дети, где с каждым уголком связаны воспоминания о счастливых днях до войны. И для каждого из них теперь началась новая история, страницы которой заполнены неизвестностью. О том, что происходит, когда беженцы наконец-то пересекают границу и оказываются в безопасности, мы поговорили с двумя волонтерами: лондонской художницей Симой Васильевой (уроженкой Краматорска) и Еленой Г., студенткой британского университета (по просьбе Елены мы не указываем ее полную фамилию).
История первая: «На границе»
— Сима, что подтолкнуло вас поехать в Польшу?
— Когда только все это началось, я прочитала статью Алены Мучинской о благотворительной инициативе Help Hub в помощь украинским беженцам: о том, что на границе нужны переводчики, знающие русский и английский и умеющие водить машину. Само собой, мне хотелось помочь людям. Любая помощь беженцам помогает приглушить чувство собственного бессилия что-либо изменить в этом мире. Но был еще какой-то внутренний порыв, которому я не могла найти объяснение. По прошествии некоторого времени я все же нашла ответ на этот вопрос: это сработала генетическая память, я сразу же представила себе, как мои мама с бабушкой эвакуировались во время войны из Харькова и как они добирались на перекладных, под бомбежками, до Узбекистана. И как мой папа, будучи подростком, чудом выжил и доехал до Славянска. Я знаю, что и в Первую мировую мой дед (мамин отец) со своими родителями бежал из Двинска на Урал. Думаю, что и в предыдущих поколениях мои предки не раз становились беженцами. Все это неустанно прокручивалось в мыслях и подтолкнуло меня к тому, что надо ехать. Я отправилась в Хребенне — Раву-Русскую — контрольно-пропускной пункт, расположенный на границе между Украиной и Польшей.
— Что он из себя представлял?
— В начале войны для беженцев из Украины в ста метрах от польской границы представители католического ордена «Рыцари Колумба» установили большую белую палатку, где люди могли отдохнуть, переодеть детей, поесть, выпить горячие напитки. В ней круглосуточно дежурили польские волонтеры. В синей палатке поменьше дежурили парамедики, готовые оказать первую медицинскую помощь. Снаружи было еще несколько палаток, где выдавались бесплатные сим-карты и готовилась горячая еда. В лагере постоянно присутствовали полицейские и пограничники. Это было очень трогательно — наблюдать, как молодые пограничники при виде прибывающих сразу же помогали пожилым, женщинам с детьми, они подхватывали их вещи, доводили до палаток.
— Чем вы конкретно занимались?
— Переводами и перевозками. В Хребенне для беженцев сделали возможным пешеходный переход границы (но, конечно, туда приезжали и на машинах, автобусах). Когда в палатку заходили вновь прибывшие, мы (у меня была замечательная напарница Таня Рыклина, психолог) спрашивали, чем можно помочь. Кто-то знал, куда ему нужно было добраться, кого-то ждали родственники и друзья в городах Польши и в других странах. Других же мы отвозили в ближайшие центры помощи, где они могли переночевать, сесть на автобусы, идущие в крупные города Польши, а оттуда двигаться дальше.
— А для вас какие там были условия?
— Я нашла себе небольшую комнату в пансионате, недалеко от Хребенне. Волонтерам оплачивались аренда машины, бензин и проживание, но все в рамках определенного минимума, конечно.
— Как вы себя чувствуете сейчас?
— Пока я была в Хребенне, я постоянно была на адреналине. Меня накрыло только тогда, когда я уже уехала оттуда. Я пробыла на границе в общей сложности девять дней, но все равно, если будет необходимость, готова поехать еще.
— Найдет ли эта ситуация какое-то отражение в вашем творчестве?
— В самом начале, когда появилась угроза ядерной войны, у меня возник образ женщины, беременной земным шаром. Я это нарисовала, а когда бомбили роддом в Мариуполе, выложила, еще в неоконченном виде, онлайн. У меня были и другого рода рисунки, связанные с Путиным, в которых обыгрывалась история СССР. Но на самом деле сейчас очень сложно что-то делать, многие проекты остановились. У меня в памяти застряли лица людей, которых я там встретила. Если я еще раз поеду туда, обязательно буду делать зарисовки.
— А какие события запомнились больше всего?
— Было очень много историй о чудесах спасения. Пока я там была, я почти не слушала новости, подробности обстрела вокзала в Краматорске узнала только вечером. В тот день в палатку вошли две женщины с детьми-подростками, на них лица не было. Я подошла к ним, спросила, чем можно помочь, и одна из женщин почти сразу же расплакалась, и сказала: «Боже мой, какое счастье, русская речь». Они были из Краматорска. Потом в машине, когда я везла их в центр, они все плакали. Только вечером я узнала подробности трагедии в Краматорске, и тогда уже заплакала я.
На следующей день приехал автобус в основном с людьми из Краматорска. Оказалось, что они должны были ехать поездом (и были бы на вокзале именно во время обстрела), но их отправили на автобусах из-за того, что повредили железнодорожные пути.
Из этого автобуса мне больше всех запомнились две соседки, Вера и Раиса. Одной из них 82 года, другой 83. Это были потрясающие женщины, в хорошей физической форме и с непоколебимым духом. Таня подошла к Раисе и спросила, нужны ли ей таблетки, а та с таким достоинством ответила: «Две войны пережила и без таблеток». А Вере (она была с 60-летним сыном) я набрала ей горячий суп и принесла тарелку, так она очень пыталась накормить сына супом. А когда я вела ее под руку до автобуса, она прижалась к моей руке и сказала: «Раньше я Путину доверяла, а теперь его ненавижу».
И еще вспоминаю мариупольцев, мать и сына. Ей лет 80, а сыну где-то 40. Он пришел в палатку и попросил лекарство. Я пошла с ним к машине — вижу, на переднем сидении лежит женщина, рядом костыли. Помогла напоить лекарством, а потом решила, что провожу их машину до центра помощи. Они ехали за мной, но очень медленно. Оказалось, что дымился мотор. Мы нашли рядом механика, который помог им. Когда он узнал, что они из Мариуполя, отказался брать деньги.
И вот такие случаи имели место постоянно: многие люди хотели помочь, было много положительной энергии, несмотря на то что у большинства за плечами тяжелые истории. Все беженцы, без исключения, были удивлены тем, как их встречают, что им помогают, и все это бесплатно! Мы слышали сотни раз на день: «Спасибо, дякую». Добавлю о языке: русский и украинский слышались почти в равных пропорциях, предубеждения против русского языка я не заметила. Только раз я услышала от молодой женщины из Чернигова, что если раньше они разговаривали в основном по-русски, то теперь осознанно переходят на украинский.
История вторая: «На новом месте»
— Елена, как долго ты уже находишься во Франции и чем занимаешься?
— В Лионе я около двух месяцев, помогаю в благотворительных организациях: первая — французская Les restos du Coeur, они занимаются едой для беженцев, бездомных и малоимущих, вторая — Red Cross.
— Как получилось, что ты оказалась в Лионе?
— Когда мне было 18 лет, я приехала в Лион в качестве au-pair и тогда же начала помогать благотворительным организациям. Я хорошо знала город, поэтому решила приехать сюда снова. И конечно, вернулась к волонтерству — я понимаю, что многие хотят помогать другим, но не у всех есть время на это. Мне же ничего не мешало, к тому же это позволяет мне практиковаться в русском.
Как только началась война, я связалась с Красным Крестом, чтобы узнать, нужны ли им волонтеры. Меня определили в центр помощи беженцам в качестве переводчика.
— Что представляет собой этот центр?
— Центр был открыт исключительно для беженцев из Украины, но он не является местом постоянного пребывания — там можно переночевать только один-два дня. В нем есть палатки для семей, женщин с детьми и одиноких женщин. Там же предлагают напитки и холодные закуски.
Когда люди приезжают, мы встречаем их на вокзалах, отводим в центр, где уже расспрашиваем о дальнейших планах: хотят они остаться во Франции или им есть куда ехать дальше. Если есть куда ехать, мы помогаем тем, что, например, покупаем билеты на поезд или автобус, отводим до нужной остановки.
А если они хотят остаться во Франции, мы помогаем с запуском процесса оформления документов для вида на жительство. Но в таком случае людей переселяют в хостел, где они уже ждут своих документов и жилье от местной администрации.
— Какие ощущения у тебя от всего этого?
— Что больше всего поразило — это то, что вся эта помощь «краткосрочная». Ты сталкиваешься с проблемами людей, но только на определенный срок и только с какой-то одной стороны. Люди приезжают уставшие, растерянные, большинство не говорит по-французски, они с трудом понимают, что происходит вокруг, но при этом им нужно решить важные вопросы. Я вижу, что это тяжело и добавляет лишний стресс к их и так непростой ситуации.
— Учитывая, что возможности помочь ограничены, ты не чувствуешь внутреннего бессилия?
— Пока я не чувствую, что моя энергия пропадает. Однако заметила, что в разных ситуациях я реагирую неодинаково. Когда люди ведут себя грубо, раздражаются, я стараюсь не обращать на это внимание, так как понимаю, что они приехали не по своей воле и пережили ужасные события; но есть и другие ситуации, которые не укладываются у меня в голове. Например, в ситуации с едой: в центре помощи для беженцев есть только холодные закуски, и если люди хотят получить горячую еду, то им нужно идти в буфет, открытый The Salvation Army. Мы отводим их туда каждый день, но проблема в том, что этот буфет открыт не только для беженцев из Украины, а для всех, кто нуждается. Туда приходят бездомные, наркоманы, цыгане, беженцы из Африки, все, кому нужна еда. А многие украинцы не хотят идти туда, потому что они не хотят быть среди этих людей. Я и мои напарники слышали довольно много расистских высказываний от украинцев об этих людях. Это очень неприятно, и я чувствую себя бессильной — еще и потому, что я не могу предложить им другой вариант.
Когда ты только начинаешь волонтерить, ты приходишь с желанием «я сделаю все-все для других», но потом наступает такой момент, когда ты понимаешь, что твои возможности небезграничны.
— То есть бывает довольно много неприятных ситуаций?
— Бывают разные случаи. Проблема в том, что в Лионе не только беженцы из Украины, но и из Грузии, Армении, которые ожидают документов пять и более лет. Они живут в подвешенном состоянии, так как без документов не могут получить жилье, устроиться на работу. Естественно, это вызывает недовольство, ведь украинцам оформляют документы за две недели, а те ждут долгие годы.
— Расскажи про других волонтеров. Вам как-то помогают?
— Все волонтеры, с которыми я знакома, отличные, доброжелательные люди. Среди них много армян и грузин, которые добровольно помогают в Les restos du Coeur, с ними я часто говорю по-русски. Вообще, в центре почти нет волонтеров из России. Я познакомилась только с одной русской женщиной — Таней, она приехала из Комсомольска-на-Амуре, где руководила независимым театром, который пришлось закрыть из-за его антигосударственной направленности.
Организации никак не помогают нам с жильем или другими счетами — мы же сами решили заниматься благотворительностью. Конечно, в центре я могу выпить кофе и получаю ланч. Я работаю репетитором три дня в неделю и частично использую деньги из моего студенческого кредита и накоплений за прошлый год. Жить можно, если быть осторожной с деньгами.
— Были ли какие-то истории, которые тебе запомнились?
— Это был мой первый день работы в Красном Кресте, и я разговорилась с парнем из Мариуполя. Он был очень необычный, расспрашивал меня о местных традициях. Еще была одна женщина из Харькова: она показывала фотографии своей семьи, города. В какой-то момент показала фото и добавила: «Это наша церковь, но ее больше нет». Я провожала ее на вокзал, и мы с ней разговорились о музыке, танцах, и я подумала о том, как это сюрреалистично: если бы не эта политическая катастрофа, я бы никогда с ней не познакомилась, и сейчас мы говорим о чем-то приятном, будничном, а где-то идет война.
Но, наверное, больше всего мне запомнилась семья из Украины (пожилая женщина и ее взрослые дети), они жили в центре Красного Креста почти два месяца, потому что им никак не могли найти жилье. И вот наконец-то комнату нашли. Мы повезли ее на машине до хостела, ехали через хороший, красивый район. Я видела на ее лице воодушевление, но, когда мы подъехали к месту нового проживания — обветшалому зданию в конце улицы, — я поняла, что она ожидала иного. Было очень грустно видеть ее разочарование. Я спросила у другого волонтера, что будет с ней дальше. Он развел руками: «Очередь на ожидание жилья… Это теперь забота государства, не наша».
И такие ситуации повторяются одна за другой. Эти люди находятся в постоянном транзите. И самое печальное, что ты привязываешься к ним, хочешь помочь, но наступает момент, когда ты больше ничего не можешь сделать.
Подготовила Ольга Кентон
