Речь об опере Шостаковича. Той самой, на которую в январе 1936 года пришел сам Сталин со свитой. Шостаковича срочно вызвали в театр, ожидалась аудиенция с властью. Но Сталин не высидел до конца, и аудиенции не случилось. Шостакович ожидал худшего.
Худшим оказалась статья в «Правде», без подписи, под названием «Сумбур вместо музыки», где оперу сильно ругал анонимный автор. Многим было поначалу не совсем понятно, почему вдруг ни с того ни с сего разгромная рецензия (опера шла с огромным успехом уже два года) и почему автор побоялся даже поставить свою фамилию. Но вскоре стало ясно, что это не простая рецензия, а изложение новой политики партии в сфере музыкального искусства, да и всех других искусств: от всяких «сумбуров» и безобразий в стиле «мейерхольдовщины» художники должны были перейти к следованию принципам социалистического реализма.
Много осуждающих эпитетов в статье относилось к самой провокационной сцене в этой опере: сцене, в которой Сергей набрасывается на Катерину и, несмотря на ее протесты, вступает с ней в половую связь, как говорилось раньше на казенном языке. Сам «акт», который в филиале Большого театра 1936 года, конечно, воспроизводился только музыкой — никаких голых тел и соответствующих телодвижений, как в теперешних постановках, — но и этого оказалось достаточно, потому как музыка изображала все с документальной точностью: и подход к кульминации, и саму кульминацию, и последующий сброс энергии, охи и вздохи героя-любовника.
Ничего романтического в музыке нет, никаких вам там Тристана и Изольды — «любовь» изображается в ней гротескным галопом. «Музыка крякает, ухает, пыхтит, задыхается…», говорилось в статье. Опера «сумбурна и абсолютно аполитична», она только «щекочет извращенные вкусы буржуазной аудитории своей дергающейся, крикливой, неврастенической музыкой».
Оперу запретили, Шостаковича долго обсуждали, ругали. Он молчал, но музыкой ему пришлось ответить, написав в 1937 году Пятую симфонию, которую признали намного менее сумбурной, а некоторым активным критикам наподобие Алексея Толстого она уже представилась классикой соцреализма.
Много лет спустя, в 1960-е годы, Шостакович переписал оперу и многое из нее убрал. Галоп остался, но в новом контексте он потерял остроту. Оперу он переименовал в «Катерину Измайлову», и по ней был сделан фильм, в котором Галина Вишневская превосходно сыграла плотоядную, кровожадную, но, в конце концов, глубоко несчастную жертву обстоятельств купчиху Катерину. Та же Вишневская пела и в записи восстановленной «Леди Макбет», которую она сделала в Лондоне в 1978 году — дирижировал ее муж Мстислав Ростропович.
Оба они к тому времени были высланы из Советского Союза как диссиденты. Для записи они выбрали самый яркий, самый откровенно сексуальный вариант либретто и партитуры — тот, который уже к премьере 1934 года пришлось несколько смягчить. Он и стал исполняться по всему миру.
Мне уже много лет подряд приходится рассказывать об этой опере студентам, но в контексте недавно начавшейся кампании #MeToo все осложнилось. Многие мои коллеги, особенно в американских университетах, сталкивались с жалобами студентов, что опера якобы прославляет насилие над женщиной.
Сцена Сергея и Катерины теперь читается, без сомнения, как сцена изнасилования, в то время как раньше она представлялась таковой далеко не всегда: ведь Катерина и Сергей явно нравились друг другу уже в предыдущей сцене, и поэтому ее «нет» он вполне мог принять за то «нет, которое означает да».
Тем более, что после оркестрового оргазма Катерина тут же признается Сергею в любви и в самом деле поступается всем ради того, чтобы быть рядом с ним. Для этого ей приходится сначала отравить свекра, потом (с участием Сергея) задушить мужа. Уже на каторге, в Сибири, она топит соперницу и бросается в озеро сама. Любовь ее самая что ни на есть оперная, безумная, кровавая.
Но с точки зрения сегодняшнего дня, «насилие есть насилие», и все эти нюансы студентам сложно объяснить, особенно если постановка, как последняя постановка Ричарда Джоунса в Ковент-Гардене, разыгрывает пресловутую сцену изнасилования в комическом ключе.
Музыка вполне допускает такое сценическое прочтение, но не всем оно покажется уместным, и вполне может оскорбить чувства еще очень молодых людей, которых воспитали (к счастью!) в духе уважения к потенциальному сексуальному партнеру и необходимости заручиться ее/его добровольным согласием заранее, а не надеяться, что «нет» превратится в «да» постфактум.
Но на самом деле опера Шостаковича намного прогрессивнее, чем кажется поначалу. Музыка в сцене насилия доходит почти до истерии, до предела, и такое же ощущение предела — того, что вынести больше невозможно — возникает еще по крайней мере в двух местах: в сцене группового издевательства над работницей Аксиньей и в сцене, когда свекр Катерины с упоением порет Сергея розгами. Когда замечаешь эти чисто музыкальные связи, то понимаешь, что музыку в сцене Сергея и Катерины позитивной или просто смешной назвать нельзя: она страшна. Это саундтрек к подавлению человека человеком — к насилию, которое может породить (и порождает) только ответное насилие. Так что Шостакович без единого слова, одной музыкой, уже высказался по интересующему нас вопросу.
А опера в целом — поразительная, потрясающая, оставляющая впечатление на всю жизнь. Проза Лескова (а именно у него взят сюжет) имеет характер отстраненного газетного репортажа, а Шостакович, помимо ужасов и черного юмора, использует и право (музыкального) слова «от автора», призывая нас переживать и сострадать. Как и подобает настоящему великому произведению искусства, она ничего не теряет, а, наоборот, приобретает новые грани смысла в условиях новой реальности.
Марина Фролова-Уокер, профессор истории музыки Кембриджского университета и автор многих книг и статей о русской музыке и культуре, выступит с лекцией об опере Шостаковича «Леди Макбет Мценского уезда» в Музее Лондона (Museum of London) во вторник, 26 марта, в 13:00. Вход свободный. Лекция организована Грэшем-колледжем (Gresham College). Прямая трансляция на канале YouTube.