Интервью с подругой Ольги Фриман, особенной мамой Илоной Марчик
В августе прошлого года 40-летняя уроженка России Ольга Фриман совершила убийство своего сына Дилана, нуждавшегося в круглосуточном уходе. Позднее она призналась в содеянном, пишет The Evening Standard. Полиция обнаружила тело ребенка в доме Ольги на Камберленд-Парк в Лондоне 16 августа. Причиной смерти, по словам прокурора, была обструкция дыхательных путей — в них были обнаружены кусочки губки.
Известно, что у Дилана был синдром Коэна, сопровождавшийся нарушением зрения, и аутистическое расстройство. Он посещал специализированную школу для детей с особенностями развития, однако с началом карантина уход за ребенком всецело лег на плечи матери. Фриман обращалась к местным властям, но ответа не получила, а потребности Дилана в уходе с каждым днем росли.
11 февраля Центральный суд Лондона приговорил Ольгу Фриман к бессрочному принудительному лечению. Вердикт был следующим: в условиях локдауна женщина не справилась с собственными психическими проблемами и состоянием сына, сообщает BBC. «Это один из редчайших случаев, когда родитель совершает насилие над любимым ребенком, находясь в отчаянии и не контролируя себя», — добавила судья.
— Какая причина побудила вас обратиться в редакцию с предложением дать нам интервью?
— Меня очень раздражают спекуляции в соцсетях по поводу случившегося, по поводу того, как живут мамы особенных детей. Люди утверждали, что у Ольги была депрессия, что она убила Дилана на фоне приема таблеток… Почти все, кто ухаживает за людьми с особенностями, принимают какие-то поддерживающие медикаментозные препараты. И что теперь, во всем виноваты антидепрессанты?
Другие говорили: при чем тут психические проблемы, когда ей просто нужна была физическая помощь. У Оли была такая именно физическая поддержка, с трудом вырванная у государства, в том числе у нее не было никаких экономических проблем. Но на самом деле этого было недостаточно.
Третьи предлагали собирать деньги и писать письма. Четвертые строчили в интернете: «Я рыдаю! Как жалко Ольгу!» — а что толку от этих рыданий, когда особенным мамам нужна реальная и системная помощь?
К сожалению, по каким-то неведомым нам причинам у Ольги развилось серьезное психическое заболевание, из области большой психиатрии, при котором отключается критическое мышление и нельзя прийти к выводу: да, со мной что-то не так. И рядом с ней не было людей, которые бы могли распознать симптомы расстройства.
Чтобы поставить диагноз, экспертам потребовалось шесть месяцев — именно поэтому приговор был вынесен спустя полгода. У Ольги было три независимых психиатрических экспертизы, также опрашивали ее знакомых и друзей. При этом ни одного человека не нашлось, который бы сказал про нее что-то плохое. Например, что она голос повысила на ребенка или за руку его дернула. Она была идеальной матерью.
— А какой это диагноз? Острый психоз?
– Да, в тот момент у нее случился психоз… Помните, пять лет назад был случай, когда немецкий летчик направил в горы самолет со 150 пассажирами на борту? Отправившие его в полет опытные медики не заметили, что человек болен, что он психопат. А вот в случае с Ольгой любой русскоговорящий пользователь соцсетей все понимает, готов объяснять и обвинять.
— Какой матерью была Ольга? В чем была сложность ухода за Диланом?
– Ольга — юрист, человек с высоким интеллектом, адекватный в общении даже сейчас, несмотря на психиатрию. Она была гиперопекающей матерью: с рождения находилась с ребенком постоянно, не давала сына отцу, они всегда должны были быть втроем. Ольга могла бы спокойно выйти на работу, продолжать свою блестящую карьеру и платить деньги сиделкам и няням, но она этого не сделала.
И Дилан не был каким-то особенно тяжелым ребенком. Он не был прикован к коляске, как пишут в газетах. Да, он не говорил, мог кричать, бродить ночами, но так делают многие аутичные дети. Ольга считала, что мне с Артемом — у моего сына ДЦП — куда тяжелее, жалела меня…
У Оли было (и есть) очень много друзей, она очень общительная. Но никто не увидел, что за беда подкралась к ней. Нам и в голову не могло прийти, что ребенку угрожает какая-то опасность!
— Возможно, трагедия Ольги в том, что она очень хотела быть сильной, идеальной, она из себя сделала суперженщину? А может, надо было проявить иногда слабость, погрустить, поплакать. Пишут, она всегда была на позитиве.
– Нет, это не так. У нее бывали всякие дни, как и у всех. Ольга все время спрашивала, как же Дилан будет жить дальше, чего ждать от будущего, когда ее рядом не будет. Но в целом, да, она была оптимисткой: строила грандиозные планы, хотела организовать бизнес.
В Ольгином случае хотели собрать деньги, но на самом деле ей была нужна работа с психиатром. Надо было убедить ее отдохнуть от Дилана, чтобы он побыл с отцом…
Это огромное горе, в котором трудно найти виноватых. Общество не понимает, насколько мы все на волоске от таких состояний.
— А что вы можете сказать о ее бывшем муже? Он помогал с ребенком?
— Дин всегда приезжал к ним, наведывался на праздники, дни рождения. И конечно, новость об убийстве так растиражировали прежде всего из-за его известности как фотографа.
Он приходил к Ольге, когда похоронили Дилана, присылал видео с устроенных им помпезных похорон. Как она сказала: «Не знаю, как я вообще бы отреагировала, окажись я на его месте, захотела ли его видеть?» И он действительно предлагал помощь в прошлом году — хотел взять ребенка с собой на летние каникулы. Ольга сама не захотела. Но сейчас об их отношениях трудно сказать что-то положительное…
– А что значит «indefinitely» в приговоре? Это пребывание в больнице на всю жизнь или пока не пройдет острое состояние?
– Пока врачи не вылечат — хотелось бы надеяться, что это произойдет. Это правильный приговор — речь сначала шла о тюремном сроке. Ей хорошо в больнице сейчас. Мы не знаем, что будет, если она выйдет.
– А что говорит сейчас сама Оля?
— Она на лекарствах. Много рисует, адекватно общается, но есть ощущение, что она до конца не осознает произошедшее. Постоянно говорит, что очень скучает по сыну, мол, ее жизнь «до» была очень счастливой…
– Как проходит день особенной мамы?
— Нет двух одинаковых детей с ДЦП, аутисты тоже все разные. Соответственно, и жизнь особенных мам разная, хоть мы, такие мамы, и понимаем друг друга с полуслова, и вряд ли со стороны можно разобраться во всех наших проблемах…
У меня день очень насыщенный, потому что я дистанционно изучаю в университете арт-дизайн и графику, фотографирую, работаю из дома. Я развиваю социальный проект, задача которого — показать жизнь тех, по кому пандемия прошлась особенно тяжело, и это не только особенные семьи.
— А какой уход требуется вашему сыну?
– Артему нужен постоянный уход. Мой сын сам не может лежать, есть, бутылку держать. Он невербальный. Ему нужно, чтоб я постоянно была рядом, если ему что-то надо. Мы неотделимы друг от друга.
Карантин создает проблему еще большей взаимозависимости: вот теперь полностью ты моя, все, вынь да положь внимание. И я от этого очень устаю.
— Он испытывает тревогу, когда вы уходите или с кем-то общаетесь онлайн?
– Да, недавно у нас начались тревожные вспышки. Он чувствует, когда у меня тоже переутомление, его начинает раздражать мое постоянное общение по телефону.
А когда все это случилось с Олей, у меня самой начались жесткие панические атаки, страх оставаться дома одной с ребенком, боязнь, что что-то случится с ним или со мной. И я просто обратилась к GP. Несмотря на эту пандемию, мне выделили психотерапевта. И такая мягкая терапия нам, мамам особенных детей, периодически необходима.
— А что вам дает силы, где вы берете ресурс?
— У меня есть планы, и я к ним иду. Мне нравится учиться в университете, я ловлю от этого кайф — я учусь всю жизнь. С другой стороны, огромное удовольствие — просто поваляться, поболтать с Артемом, я ему сказки читаю. Он очень музыкальный, любит петь, клавиши у нас стоят. Любит, чтобы мы вместе чем-то занимались.
— В чем дар и счастье особенной мамы?
— Благодаря Артему мне открылось очень многое. Он живой рентген, читает по человеку, реагирует на эмоции. Рядом с ним я научилась доверять своей интуиции.
А еще я смотрю на жизнь философски. Можно найти плюсы во всем, даже в инвалидности. Вот сейчас Артем хочет спать со мной, а я думаю: вот будет такой парень 25 лет лежать рядом и мамочку с нежностью за ручку держать… А если бы он вырос и стал каким-нибудь наркоманом, алкоголиком, преступником — что, это было бы лучше?
— А Ольга была такая же?
– Нет, Ольга не прошла все этапы принятия, а они растягиваются на годы.
– А может ли мать особенного ребенка его куда-то отдать на пару дней или недель? В России существуют специальные интернаты.
— Да, раз в год ты можешь ребенка куда-то оформить. Можно договориться с соцслужбами, есть какие-то пакеты. Но Ольга никогда бы не сдала ребенка в учреждение, как и я.
– Ни вам, ни Ольге никто не звонил из соцслужб во время карантина?
– У Ольги была хотя бы школа и контакты с этой школой, а Артем уже взрослый, он нигде не учится.
Когда нас на первый локдаун закрыли, четыре месяца я была со своим сыном, инвалидом с ДЦП, абсолютно одна. И за это время никому не стало интересно, живы мы тут или нет. А мы находимся в Англии, в Лондоне. Если бы со мной что-то случилось, ребенок не мог бы нажать на какую-то кнопку помощи или позвонить кому-то.
В мае я сама связалась с соцслужбами. Мой соцработник сказал, что он уже не работает со мной и напишет мне контакты нового сотрудника. Опять тишина… Я нашла номер какого-то менеджера, спросила, есть ли им до нас дело. Ноль реакции. Они боятся только слова «суд».
В Великобритании законы хорошие, но почему-то они не работают. Ковид показал это. Соцслужбы постоянно допускают ошибки, у них непрофессиональные сотрудники — эти люди не подготовлены работать с особенными семьями, они халатно к нам относятся.
К примеру, мне нужно в больницу — я ищу кого-то из друзей, чтобы Артема с ним оставить. Но это же ненормально, ведь у соцслужб огромный бюджет! Один раз скорая меня хотела забрать в больницу, потому что было подозрение на сердечный приступ. Я позвонила на круглосуточную горячую линию социальной помощи — и ничего! Они не дают возможности оплатить услуги человека, которого ты знаешь, потому что у него нет проверки на уголовное прошлое, а своих людей не предоставляют. В итоге, когда я уже ехала в скорой, приехал мой друг и остался с ребенком.
Англия — одна из первых стран, которая стала активно помогать людям с ограниченными возможностями. Но то, что сейчас я вижу, это позор — бюрократия, некомпетентность и перекладывание ответственности.
— Какой бы совет вы дали мамам особенных детей, да и просто людям в тяжелой ситуации?
— Нельзя говорить себе: «Соберись, тряпка!», гнобить себя, заставлять что-то делать. Надо себя жалеть, любить, ограждать от токсов и соблюдать психогигиену, а также учиться принимать свою судьбу. Кто сказал, что мы вот родились на свет и у нас все должно сложиться замечательно? Что наши дети непременно должны быть здоровы?
Беседовала Ксения Дьякова-Тиноку