«Ювенальную юстицию можно контролировать только с независимой экспертной оценкой»

Мы продолжаем цикл материалов о ювенальной юстиции, в этот раз мы поговорили с Джоном Хеммингом, бывшим чле­ном парламента, а также председателем организации Justice for Families, которая уже почти десять лет помогает семьям бо­роться за своих детей в британских судах.

— Многие родители спраши­ва­ют, почему социальные службы обладают такой, казалось бы, безграничной властью и есть ли инстанция, которая их контролирует?

— Социальные службы конт­ролирует суд. Но проблема сос­тоит в том, что в большинстве случаев доказательства в суде представляют сами ра­ботники органов местной вла­сти. Я знаю случай, когда со­циальный работник, вопреки висящему плану, рекомендо­вала в суде возвращение ре­бенка в семью, и за это была уволена. Самая большая проб­лема сис­темы — отсутст­вие независимых экспертов, кото­рые могли бы представить су­ду объективный анализ ситуации. Да, психологи предоставляют свой анализ, но мы же понимаем, что они тоже заин­тересованы в том, чтобы удов­летворить местный совет, ина­че их перестанут приглашать в качестве экспертов. Поэтому, несмотря на то, что суд дол­жен контролировать эту си­туацию, на практике они чаще «плывут по течению».

— Как же можно добиться не­зависимой экспертной оценки?

— Согласно конвенции о пра­вах человека, нам всем долж­на предоставляться такая воз­можность, но в Великобрита­нии это, увы, не работает. Ког­да я только начал помогать семьям, местные власти не следовали даже Венской конвенции, которая гласит, что если иностранный гражданин взят под арест, и это также касается передачи ре­бенка органам опеки, — они должны сообщить об этом в посольство страны. Сегодня ситуация немного лучше, но далека от идеала. Эта прореха порождается секретностью системы. Если бы суды и ма­териалы дел были открытыми, вряд ли получилось бы делать то, что они делают сейчас.

— Почему система сохраняет секретность?

— Я скажу так: раньше все было засекречено еще больше. Сейчас все сфокусировано на анонимности, что, собственно, абсолютно оправданно во многих случаях. Я не говорю, что все записи и документы должны быть на 100% открыты для населения (особенно в случаях о сексуальном насилии), но я убежден, что необходима свобода обсуждения реальных деталей таких случаев, пусть и без упоминания имен. Только тогда люди бу­дут знать, что действительно произошло. А спекулировать на секретности и говорить «но вы же не знаете всей исто­рии», чтобы оправдать дейст­вия социальных служб — очень легко. Я не за то, чтобы не существовало лимитов, но чтобы процесс стал более отк­рытым. Но тут же хочу уточнить, что открытость сама по себе не решит проблемы. Го­раздо важнее получить право на независимую экспертную оценку ситуации, а не ту, ко­торую дает местная власть.

— Вы помогали в нашумевшем случае Л.Б., когда социальные службы забрали у нее ребенка. Почему, несмот­ря на годы в судах, не удалось победить?

— Я написал довольно обширный пост в своем блоге об этом деле. В случае с Л.Б. со стороны социальных служб было допущено много ошибок. К примеру, суд проигнорировал тот факт, что мать договорилась с няней о присмотре за ребенком, да, она опоздала, но все же появилась в квартире. Несмотря на то, что в отчете полицейского этот факт зафиксирован, суд проходил, будто никакой няни и вовсе не было. Важно и то, что изначально органы мест­ной власти хотели отдать ре­бенка матери, но их план по усыновлению увеличился, и они пересмотрели решение, передав ребенка под опеку и позднее — на усыновление. Это яркий пример того, как изменение плана для местного института власти влияет на их решение в отношении судьбы семьи и ребенка. Возь­мем, в противовес, знаменитое дело Маккейнов, которое так­же попадает под категорию «один дома», когда они оставили свою дочь, Маделин, в Португалии в доме одну, и она исчезла. Сделай они это на территории Великобрита­нии и будь они люди, живу­щие на пособии от государст­ва, социальные службы заб­рали бы у них двух оставшихся детей. Но это произошло в Португалии, поэтому история развернулась иначе.

— Что же получают социальные работники за выполнение такого плана, бонус?

— Нет, их просто тогда не увольняют. Это далеко не са­мая приятная профессия, ко­нечно. Но я хочу заметить, не все они «плохие», и дале-ко не всем им нравится положение дел в системе.

— Когда социальные работники совершают ошибку, каким образом они несут ответственность?

— Организация HCPC, Health and Care Professions Council регулирует работу социаль­ных работников (и не только) действительно независимо. Время от времени социальных работников увольняют за ошибки, особенно за более громкие, которые становятся известны прессе.

— Родители, которые попадают в подобную ситуацию, получают письмо со списком адвокатов, которые могут представить их в суде. Но большинство из них также работают на местную власть, и родители не верят, что помощь будет искренней.

— Есть действительно хорошие, честные адвокаты, которые доб­росовестно выполняют свою работу. Но большинство адвокатов работают на мест­ную власть и также предлага­ют свои услуги родителям, так что, да, по сути, это си­туация, когда адвокат зачастую работает против своего клиента. Такой конфликт ин­тересов — когда адвокат рабо­тает на обе стороны — не дол­жен приниматься как должное!

— Можно ли их об этом спросить, к примеру, в телефонном разговоре?

— Да, вы можете их спросить напрямую перед тем, как на­чать консультацию. Я рекомендую просить такой ответ (как и все остальные в делах с социальными службами) в письменном виде.

— Получается, что в такой ситуации лучше идти в суд без адвоката?

— Иногда — да. Но здесь важно понимать, что не все родители хорошо говорят на английском языке и не всегда могут разобраться в юридической документации.

— Я полагаю, можно нанять частного адвоката. Сколько будут стоить его услуги в среднем?

— Десятки тысяч фунтов.

— Если число детей, которые попали в приемные семьи, растет, значит, существует растущий спрос на детей со стороны приемных семей?

— Я не думаю, что в данном случае проблему порождает спрос на усыновление. В кон­це концов, люди, желающие усыновить, находят детей, в том числе и за пределами Великобритании. Но часто при усыновлении семья выставляет определенные требования, например, получить здорового ребенка, ребенка определенной расы, чтобы он был таким же, как они. Поэтому, к примеру, восточноевропейские дети идеально подходят под такой «запрос»: здоровые, умные, красивые.

— Многие родители, чьих де­тей забрали, советуют собирать чемоданы и бежать из страны при первом появле­нии со­циальных работников на по­ро­ге дома. Каково ваше мнение?

— Если у вас есть хорошие связи и место, куда уезжать — возможно, это лучшее ре­ше­ние. Существуют целые группы поддержки в странах, куда люди бежали от британских социальных служб: во Фран­ции, Ирландии (более ста се­мей), в Словакии, на Кипре.

— Родители также спрашивают, почему, когда ребенка забирают, скажем, у матери-одиночки, на основании, что она не может позволить себе достойное жилье и условия для него, его потом передают под опеку и платят около ‡400 в неделю? Почему не дать эти деньги родной матери для улучшения ее условий?

— Да, это не поддается здравому смыслу.

— Почему социальные службы не могут представить четкую инструкцию, как обращаться с ребенком, что можно делать и чего нельзя?

— Наверное, потому что тогда будет сложнее убедить суд, что ребенка нужно отправить на усыновление. А так — вы всегда можете оказаться в ситуации, когда что бы вы не делали, вы делаете неправильно. Их цель — выиграть дело.

— Получается, выиграть в су­де невозможно?

— Нет, выиграть можно, к при­меру, в одном из случаев, ко­торый мы вели в суде, ребенок был передан в Словакию на опеку родным бабушке и дедушке. Но я хочу обратить внимание на то, насколько сложно это сделать, особенно если вы недавно иммигрировали в страну, плохо говорите на английском и не знаете, как работает эта система.

— Не может же эта инициатива исходить от социальных служб, откуда они получают такие указания?

— Они, конечно, стараются сделать как лучше. Проблема в центральном правительстве, которое смотрит на показатели, на цифры, и рассуждает, что, конечно, нужно стараться найти детям, находящимся под опекой, постоянные семьи, ведь это им во благо, вот и вы­пускают новые планы, вы­ше, больше. Проблема в том, что они сравнивают два пока­зателя: количество детей, ко­торых усыновляют, и количе­ство де­тей, находящихся под опекой вообще, не учитывая количество детей, поступающих под опеку ежегодно.

— Как это может быть разрешено?

— Я пробовал решать этот вопрос с правительством, но пока это ни к чему не привело. Нужно продолжать об этом говорить, писать.

— Кто-то еще борется за права семей, помимо вас?

— Да, но часто такого запала хватает ненадолго. Наша организация Justice for Families уникальна тем, что мы не только говорим о проблеме, но и сопровождаем семьи в су­дах. Мы занимаемся этим поч­ти 10 лет, за это время мы смогли добиться прекращения секретного ареста родителей. Это все еще происходит, но крайне редко. Мы помогли вос­соединить некоторые семьи. Прогресс есть, но нам нужно продолжать бороться!

— Что бы вы посоветовали родителям, которые попали в такую ситуацию?

— Найти хорошего адвоката, но это очень непросто. В ос­тальном я бы не хотел давать какие-то общие советы, пос­кольку нужно учитывать все детали конкретного случая.

Беседовала Елена Лесли

За помощью к Джону Хеммингу можно обра­тить­ся лично, написав письмо на email: john.hemming@john.hemming.name

Читайте также: 

В каком возрасте ребенка можно оставить без присмотра?

Дэвид Нивен: «Не нужно бояться социальных служб»

Закон есть закон. Так ли это?

Горе от добра: как защитить детей от социальной защиты