Актер Дайниус Валутис хорошо известен лондонским любителям русскоязычного театра — уже три года он выходит на сцену в постановках театра Art-Vic Theatre (руководитель Виктор Собчак), по-новому обыгрывая профессора Преображенского, Воланда и другие образы, которые под силу не каждому его коллеге по ремеслу. Мы расспросили актера о его необычном творческом пути и взгляде на театр.
— Каждый человек своим путем приходит к актерской профессии — как это произошло у вас?
— Я мечтал быть актером c детства и после школы собирался поступать на актерское отделение в Клайпеде. Но меня отговорил тамошний преподаватель, сказав: «Денис, ты можешь больше. Здесь готовят руководителей художественной самодеятельности. Поступай в Вильнюсе». Но вместо того, чтобы последовать совету, я закрутился: армия, гулянки, перестройка — и остался в родном Каунасе.
Через несколько лет друг сказал мне: «Ты знаешь, Виктор Шинкарюкас (это наш, каунасский актер) собрал учебный курс». «Не может быть, — ответил я, — студенческие театральные курсы набирают только в Вильнюсе». Но пошел в Каунасский драмтеатр, чтобы проверить, и узнал: курс уже набран, экзамены закончились. Вернулся домой с мыслью, что упустил шанс. Потом собрал всю наглость в кулак и позвонил самому Виктору Шинкарюкасу.
Вообще-то он должен был сказать: мальчик, ты перепутал номер, поезд ушел, но (как я узнал позже) его зацепила моя напористость. Он назначил встречу на следующий день перед входом в театр, где я рассказал о своем опыте — к тому времени я играл в народном театре у его коллеги Кибортаса. В конце концов он сказал: «Хорошо, сегодня вечером мы делаем цементовку — приходи» (цементовка — это вроде корпоратива для набранной труппы). Когда я пришел, оказалось, что все младше меня на пять или шесть лет. Так я был принят на курс.
— А как вы попали в Великобританию и как прошли ваши первые годы адаптации к стране?
— Я попал в Великобританию потому, что мне надо было сбежать из Литвы. Я был человеком с кучей зависимостей: алкоголь, азартные игры, зависимость от отношений с женщинами — все кроме наркотиков. Я все проиграл, все пропил, и свое, и чужое, меня преследовали и бандиты, и государство — а потому я должен был покинуть семью, и театр, и Литву, и родину. И я бежал, потому что ничто уже не было важно: я был в аду.
Да, побег — некрасивый поступок, но Бог не осудит меня. У меня было время осознать: если ты сам себя погубил, то ничего никому не можешь дать — ни дочери, ни любимому человеку, ни театру. В Литве я дошел до того, что последние месяцы жил на улице, как и в мой первый год в Великобритании.
Как ни странно, это был лучший год — не в жизни, конечно, но в Англии. Я попал на улицу и обрел спокойствие. Есть ад, есть рай, а между ними — чистилище, и именно им для меня стала улица. Там я очистился от своей зависимости (в первую очередь от азартных игр), там нашел спонсора для программы «12 шагов».
На улице я понял, что человеку мало нужно. Вот есть рюкзак и спальный мешок, свое место на улице. Если надо покурить — можно собрать махорку в центре города, когда нет дождя. Первые две недели я ночевал под большими фонарями в парке Сент-Джеймс, напротив резиденции королевы. Пристраиваешь спальный мешок к этому фонарю — просторно, тепло, звезды, кайф. А рядышком фонтан — не жизнь, а сказка! В конце концов, приключения, испытания всегда интересны актеру, да и вообще художнику. Это другой мир: мир безработных, лентяев, наркоманов, алкоголиков, всякого сброда…, но поверьте, там есть понятия, которые порой искреннее, чем у остального мира. Помощь друг другу, раздача еды, передача информации — это все делается без расчета.
— В какой же момент вы решили вернуться к театру?
— Во-первых, я хотел вернуться в жизнь, поэтому начал ходить в наш литовский костел — и там встретил того, кто стал моим «спонсором» в программе, это, так сказать, духовный руководитель. Я осознал, что со мной происходит, и искренне следовал рекомендациям, писал инвентаризацию каждого дня жизни. Мне очень не нравилась эта процедура, но я ее делал, и чудо понемногу совершалось. Каждое воскресенье я мыл полы в костеле, а затем начал делать это еще и в дневном центре для бездомных — потому что бескорыстное служение тоже помогает выздоровлению ума и души.
Я не думал ни о театре, ни о деньгах — только о том, что должен снова стать нормальным человеком. Я понимал, что зависимость никуда не пропадет, но нужно было стать независимым и трезво рассуждать — и тогда я смог бы вернуться в жизнь. И произошло чудо: через год я получил маленькую комнатку от муниципалитета. Затем еще год ходил по духовному пути и тогда же начал немного зарабатывать.
Когда начал возвращаться к нормальной социальной жизни, то стал переписываться с литовскими театрами. Но в Литве оставалось много незакрытых вопросов, да и я начал приживаться в Британии. Так что я здесь, в Лондоне, ходил на гастроли русского и литовского театров, а три года назад встретил Виктора Собчака, который дал мне эпизодическую роль в «Морфии». И вот с тех пор за три года у нас четырнадцать совместных постановок.
— После всего пережитого какую роль вы больше всего хотели бы воплотить на сцене? И считаете ли вы, что пандемия может положить конец существованию театра в том виде, в котором мы его знаем?
— Сначала хочу поблагодарить судьбу: ничего не бывает просто так, в каждом добре есть зло, в каждом зле есть добро. Как ни прискорбно и совестно мне было оставить дочь в другой семье (слава богу, сейчас у нас с ней есть контакт, и она живет очень хорошо), театр, Литву — я благодарен Богу и обстоятельствам, позволившим мне сыграть здесь такие роли, которые в другой ситуации не довелось бы: профессора Преображенского в «Собачьем сердце», Воланда в «Мастере и Маргарите». Большим вызовом было играть дьявола — ведь я практикующий католик, так меня воспитывала бабушка с самых малых лет, и несмотря на бурную жизнь, я все время с Богом. Эта связь проявляется по-всякому: через свои страдания и зависимости я и терял Бога, и манипулировал им, но возвращался, молился — и чувствовал облегчение. Так что когда я начал углубляться в роль, то поначалу было сложно. Но затем я увидел, что Булгаков не называет Воланда дьяволом, а показывает дьявола в людях — и начал гордиться этой ролью и кайфовать от игры.
У меня нет стремления «сыграть Гамлета», что-то знаменитое — я с детства хотел быть клоуном. Я хочу делать роли специфичными, нестандартными, меня интересуют глубины психофизики человека, дьявола, животного. Хочу сыграть старого или умирающего человека или самого большого негодяя в мире — лишь бы не посредственность.
А о судьбе театра я не беспокоюсь: театр будет всегда, даже после пандемии. Актер — одна из древнейших профессий, и театр, в каких-то новых формах, уцелеет и в подвалах, и на больших сценах.
Беседовала Вера Щербина